Судженка скоро станет селом – нижние, лиственничные, не менее чем в два обхвата, бревна рубленой церкви даже из-под снега видно. И прямо рядом, так сказать, прямо на главной площади населенного пункта – усадьба, специально выстроенная для дежуривших в деревне казаков. Что бы мы ни делали, какой бы шанс на исправление уголовникам не давали, а они, как тот волк – все в лес смотрят. А кто лучше других каторжников по окрестным буеракам отыщет, как не местные же жители?
Ну, и кроме того, кто-то же должен был оказывать силовую поддержку властным структурам в новом Судженско-Троицко-Тундальском промышленном районе. И горному приставу, и правлению. Не дружину же мне личную создавать! Хотя – каюсь. Была такая мысль. Пара сотен хорошо вооруженных… гм… сотрудников собственной службы безопасности отличный аргумент… в некоторых спорах.
Управляющим отдельной командой Суходольский назначил сотника, командующего шестой сотней полка, Степана Никифоровича Глубокого. Отрекомендовал этого пятидесятилетнего матерого казака, как человека вдумчивого, не склонного сначала головы рубить, а разбираться после. Но жесткого. По словам Безсонова, так и вовсе – жестокого. В сотне у него был идеальный порядок и дисциплина. Но молодые под его начало идти не стремились – мог, если урон казачьей чести и традициям углядит, и плетями приказать выпороть.
А уж въедливый – ужас. Когда сотню свою в промрайон уводил, целый караван припасами нагрузил. И возражения, что, дескать, не на войну собирается, и всегда можно в Томск гонцов послать, не слушал. Одних патронов к спенсеркам чуть не треть от всего запаса забрал. Еще и скалился – вам-то они зачем? В кого вы тут стрелять собрались? А у меня там одних душегубов – полк! Может быть поэтому, об удачных побегах из шахтных острогов я и слыхом не слыхивал.
В местной, Судженской заставе главным был урядник Колоткин – седой, невысокий и кривоногий, с какими-то подозрительно грустными глазами. Я моих спутников успел заранее предупредить, что нужно говорить: дескать, ревизора из губернии сопровождают. Так что, убедившись, что прибыли мы не по его душу, успокоился и разместил на постой. Мне даже, как представителю каких-никаких, а властей, даже отдельную коморку выделил. Чему я, кстати, был очень рад. Не все, что я делаю, терпит чужие глаза.
Пока топили баню, я достал чистый лист бумаги и перо с чернильницей. И быстренько, пока кто-нибудь любопытный не сунулся, выписал сам себе грозную бумагу. Свидетельство, что господин Шмидт, Генрих Густавович, назначается ревизором, и что всем управляющим и приказчикам компаний "Томскуголь" и "ТЖЗ" требуется оказывать подателю сего всяческое содействие. Ну и конечно, под страхом увольнения – не препятствовать деятельности господина Шмидта. Честное слово, усилием воли заставил руку остановиться, когда она уже начала выводить вместо "господина" – "лейтенанта".