Конечно, я, затевая аукцион, о таком эффекте не задумывался. Но, слушая Фитюшина, поймал себя на мысли, что рад такому обороту. Давно было пора… встряхнуть обнаглевшую от безнаказанности горную вольницу.
В общем, горный начальник, думается – не без участия своей супруги, задумывает сложную комбинацию, призванную дискредитировать томского выскочку. И в новые предприятия, образованные для разработки проданных с моего аукциона концессий, с помощью того самого Борткевича, внедряются нужные люди. С задачей потихоньку, не привлекая лишнего внимания, саботировать, или лишить прибыльности работы. И тогда, полагал Фрезе, на любые претензии из Санкт-Петербурга, он мог бы отвечать, что продать-то ненавистный Лерхе – продал. Да там больше шуму, чем богатств. Мошенник и очковтиратель этот ваш Герман Густавович!
А, дабы прикрыть себя от возможных обвинений, Александр Ермолаевич не придумал ничего лучшего, как назначить собственного младшего сына Томским горным исправником.
И что же? Матерый интриган Нестерович знать не знал, и ведать не ведал, что Фитюшин родственник Борткевича? А если знал – то почему поверил в его честность? Но и тут простое объяснение нашлось. Каинский окружной начальник сам, лично, за Анастасия Борисовича просил. Говорил, мол, раз Петр Данилович службу государеву оставляет, так нельзя врагами оставаться. Мир, дескать, нужен…
Чеки и нарушения в технике безопасности – это и есть "работа" засланного "казачка". Рассудили они, что после пары аварий на шахтах, да жизни впроголодь, народишко из Судженки разбежится. Уголь некому копать будет. А нет угля – нет прибыли, и старый судья сам товарищество наше с ним банкротом объявит.
Расчет был дьявольски, или точнее – снайперски – точен. Несколько таких ударов исподтишка и моя репутация оказалась бы безвозвратно разрушена. Никто больше в губернии не стал бы вести со мной сколько-нибудь серьезных дел. За исключением Гинтара, надеюсь.
При этом сам генерал-майор Фрезе ничем не рисковал. Никаких сношений с "агентами" он не вел. Выплаты вознаграждений проводились через Борткевича, получающего деньги от доверенных людей наличными. И решись я обвинить Александра Ермолаевича в подрывной деятельности, никаких доказательств, кроме свидетельства уличенного в воровстве Фитюшина, у меня бы не было. Мое слово, против слова Фрезе – и не более того. Даже при условии, что высокие столичные покровители, в силу какой-то политической необходимости, решили бы мне поверить, выглядело бы это в глазах света не иначе, как склоками базарных торговок.