Де Ботерн сидел за столом в центре зала. Расстеленную на столе большую карту провинции по углам придавливали свечи, охотничий кинжал в грубых ножнах и почти порожние бутылки вина. Поверх карты лежали наваленные как попало письма, записки и донесения со всех концов Жеводана. Сейчас де Ботерн занимался тем, что делал пометки на полях заинтересовавших его посланий и иногда оставлял на карте особые значки.
Рядом, вытянувшись по стойке смирно, что было не очень-то легко при его комплекции, стоял драгунский капитан Дюамель. Изрядно запустивший себя мужчина все же сохранял положенный военному бравый вид, чему немало способствовали форменный мундир и шикарные седые усы, украшавшие лицо кавалериста. В выпученных голубых глазах драгуна Карл отчетливо читал неуверенность – жеводанский кризис сулил спокойной и размеренной карьере провинциального капитана либо триумфальный взлет, либо непоправимую катастрофу. Насколько знал Тандис, ко второму Дюамель был теперь гораздо ближе.
Кюре из города Мельзье был, что неудивительно, самой невзрачной фигурой из собравшихся. Священник, стоя у окна, перебирал четки и, кажется, вполголоса читал молитву.
Уже начало темнеть, когда в Бессе наконец явился последний участник срочного военного совета – печально известный при дворе своей страстью к гнусным авантюрам маркиз д’Апшье. От замка маркиза до временной резиденции де Ботерна был всего какой-то час езды, но д’Апшье явно не спешил. Возможно, он желал предстать перед посланцем из столицы во всем доступном блеске, возможно, просто тянул время, выказывая строптивость, каковую иногда проявляют крупные провинциальные землевладельцы. Внимательно, хоть и украдкой, рассматривая маркиза, Карл пришел к выводу, что в его случае имели место сразу оба варианта.
Маркиз был невысок и не слишком хорош собой, что, впрочем, вполне маскировал толстый слой косметики, покрывавшей его лицо. Всегда, когда он не забывал это делать, маркиз растягивал пухлые губы в любезной улыбке, но в минуты задумчивости или волнения уголкам его рта возвращался первоначальный изгиб, превращавший лицо маркиза в маску злого капризного ребенка – помесь Пасквино и Скарамуша. Беспрестанно шевелящиеся пальцы и бегающие глаза довершали картину, многое говоря внимательному наблюдателю о темпераменте д’Апшье.
Если царедворец де Ботерн одевался со строгостью человека, привыкшего к роскоши, то маркиз, похоже, предпочитал в нарядах вычурность и нарочитую дороговизну. У Карла в глазах зарябило от обилия драгоценных камней и золотого шитья на камзоле д’Апшье.