Время работало против нас, каждый день приближал столицу, да и всю страну, к катастрофе, а вот мне жилось с каждым днем все лучше.
В приюте пресвитерианцев я прожил более двух недель — дольше, чем планировалось. Ссылались на краску, которая должна была со дня на день поступить в Кигали из Швейцарии. Я же считал отсрочку с переездом испытанием на стойкость к фрустрации — это выражение часто употреблялось в дирекции и обозначало обязательное свойство успешного кооперанта, каковым в результате обучения и добросовестного исполнения своих обязанностей должен был стать и я. Марианна, координатор, говорила о жилье, но не о квартире и уж тем более не о доме, и потому я был уверен, что меня поселят в какой-нибудь дыре на окраине города. В лучшем случае на верхнем этаже одного из захудалых домов возле центрального рынка — единственном месте в Кигали, где слонялись парни с воспаленными глазами и гнилыми зубами.
Внутренне я готовился к очередному испытанию по части смирения, к уроку, каким из сердца избалованного европейца будут удалены последние остатки высокомерия. И когда Маленький Поль привел меня в особняк Амсар, я подумал, что надо мной решили подшутить. Никто из моих родственников и мечтать не мог о жизни в таких сказочных условиях. Одноэтажный белый дом, пять комнат и веранда, выходящая в сад, — хотя слова «сад» конечно же недостаточно, чтобы описать разноцветное море пушистой каллиандры, Христовых терний и лантаны. Половину участка прикрывала тень от ветвей эритрины. Вокруг усадьбы высилась четырехметровая каменная стена, начиненная битым стеклом. И это было еще не все. У крыльца стоял мой служебный автомобиль «тойота корола» — подержанный, с парой вмятинок и царапин, но это же такой пустяк! Теперь у меня была машина!.. Все эти привилегии немного смущали — я не понимал, чем их заслужил. Позже, однако, узнал, что особняк Амсар не был личной наградой. Международная организация при всем желании не могла бы найти в Кигали скромное жилье, никто не рискнул бы продать дом европейцу в обход известных кругов. Многие разбогатели, поставляя иностранцам самые разные вещи: дорогие автомобили, модную одежду, офисную мебель, аппаратуру для обеспечения безопасности. И разумеется, всегда это были одни и те же люди, абаконде — люди с севера, после путча в 1973 году они верховодили в стране.
Я недолго испытывал смущение, дирекция знала, как сделать человека подходящим для его должности. Желая быть достойным дома и автомобиля, я начал относиться к своей работе серьезнее, прибавил уверенности в себе, тон моих разговоров с людьми стал вежливее и тверже. Если я сталкивался на работе с волокитой, если на почте опять не было марок, если пришедший из Центрального управления пакет не был отправлен по назначению и от меня хотели отделаться привычными, до сих пор беспроигрышными отговорками, то теперь я требовал немедленного устранения недостатков и недочетов. Своей внешности я тоже придавал теперь больше значения: каждое утро надевал свежую рубашку, тщательно брился. Пусть работа была по-прежнему однообразной — отныне я сознавал свою ответственность. И видел ее не в самой работе, а в привилегиях. Мне нужен был дом, чтобы вечером я мог отдохнуть; нужна была собственная машина, чтобы меня не изматывали поездки на автобусах и такси. Все это доказывало, сколь важной была моя должность. Чтобы получить представление о работе дирекции, мне надо было увидеть, как реализуются проекты, и для этого я отправлялся со своим начальником, что называется, в