Макс не обиделся. Он знал, что немецкие антифашисты часто встречают подобное к себе отношение. Много немцев, как бы то ни было, продолжали относиться к ним как к предателям. Некоторых раздражало даже само существование организации, созданной для помощи «жертвам нацизма», несмотря на малоэффективную ее деятельность.
— Я не принимаю термин «коллективная ответственность», — строго заявил Макс. — Это личностная проблема. Каждый должен отвечать за свои поступки. Каждый преступник индивидуален.
Отойдя от окна, Аксель рухнул на стул и положил руки на край стола. Ногти на его руках были грязные и обломанные. В первый раз Макс заметил у него пушок нарождающихся усов над верхней губой.
— Я больше ни во что не верю, — признался Аксель. — Как мы выберемся из всего этого? Понадобится жизнь целого поколения, чтобы восстановить страну и наладить нормальную жизнь. Я стану взрослым в нищей стране, окруженной со всех сторон оккупационными войсками. В стране, усеявшей всю Европу концлагерями, фотографии которых меня теперь заставляют смотреть… Да меня тошнит от одной только мысли об этом!
У Макса сжалось сердце. Он иногда спрашивал себя: может быть, стоит увезти Мариетту и Акселя из этой страны подальше? Может быть, в Париж? Что способна предложить до такой степени разоренная страна подростку, если здесь до сих пор правит ненависть и всех осыпают справедливыми упреками? В тишине салона слышен был только голос диктора, который продолжал читать список потерявшихся детей: «Фридрих фон Ашенгер, родился 1 сентября 1941 года, блондин, глаза коричневые, сообщить Софье фон Ашенгер…»
— О Боже, это же сын Мило! — воскликнул Макс, поднимаясь рывком.
Он хотел взять бумагу, чтобы записать номер досье, но под рукой не оказалось карандаша. Суетясь в спешке, как ненормальный, он перевернул стул. Теперь уже описания других детей неслись по радиоволнам. Макс бессильно сел и опустил лицо в руки. Плечи его вздрагивали.
— Что-то не так, дядя Макс? — встревожился Аксель.
Мило… Последний раз они виделись после нападения Германии на Советский Союз, когда они все собрались у Фердинанда. Мило отпустили в увольнение на несколько дней. Макс никогда не забудет, каким озабоченным был друг, разрывающийся между желанием носить престижный мундир вермахта и ненавистью к преступной власти Адольфа Гитлера. Треснувшим голосом Мило рассказывал им о преступлениях, совершенных Einsatzgruppen[19] в Украине. Тысячи убитых цыган и евреев. Без суда, без следствия. Некоторые офицеры, чтобы как-то оправдаться и очистить совесть, что-то говорили о партизанах. «Какой абсурд! — кричал Мило. — Какие еще партизаны! Их единственная вина в том, что рейх объявил их своими врагами». Растерянность читалась в его глазах. Он как-то сразу постарел, но вовсе не тяготы и лишения воинской службы были тому причиной. Нет, причина была совершенно в другом. «Надо убить Гитлера, пока он не потащил всех нас в ад», — сказал он, и его озабоченное лицо честного офицера соответствовало ужасному финалу в этой молчаливой пьесе.