Маленькая худенькая женщина с тонкими губами и длинноватым носом, которая в течение всего дефиле восседала на канапе, обтянутым бархатом, поднялась и подошла к ним легкой походкой, покачиваясь на высоких каблуках. На голове у нее была шляпка нежно-голубого цвета.
— Наташа, — вдруг сказала Ксения торопливо, — хочу представить тебя одной из моих подруг, миссис Сноу, о которой я тебе часто рассказывала. Кармель, позволь познакомить тебя с моей дочерью.
Главный издатель «Harper’s Bazaar», журнала моды, который Ксения штудировала, как Библию, подняла голову, и ее голубые глаза стали изучать Наташу, и та смутилась и немного растерялась.
— Вы очаровательны, мадемуазель, — вынесла вердикт Кармель Сноу, потом повернулась к Ксении и продолжила по-английски: — Well, my dear[28], когда же, наконец, мы будем счастливы увидеть тебя у нас? Нам тебя очень не хватает. Полагаю, ты уже приняла решение? Я знаю один дом, который прекрасно подойдет для твоей семьи.
— Думаю, что скоро. Особенно учитывая сегодняшний успех, — ответила, улыбаясь, Ксения.
— О, да! Это успех. Ни секунды в этом не сомневалась. Я даже предупредила некоторых заказчиков из тех, что покинули Париж, что надо возвращаться побыстрее. Горе тем, кто уже сделал заказы в других местах!
Американцы чувствовали себя хозяевами на этом празднике моды. Ведь именно в Америке находились самые серьезные покупатели одежды от кутюр и несколько крупных издателей журналов мод, в одобрении которых нуждался всякий серьезный кутюрье.
После того как Сноу снова ринулась в толпу, подхватившую ее хрупкое тело, Наташа пристально посмотрела на мать.
— Что она имела в виду? — спросила она без промедления.
— У нас с тобой сейчас нет времени говорить про это, — сказала Ксения, услышав, что ее зовут. — Вечером, дорогая. Обещаю тебе, что вечером я все тебе объясню.
«Почему с моей матерью всегда так?» — подумала она, обеспокоенная этим неприятным ощущением, что она будто идет по тонкой проволоке. Она догадывалась, что недосказала мать и о чем она до этого молчала, и из-за этого у нее начал болеть живот.
Из Нью-Йорка Ксения вернулась очень задумчивой. «Теперь все главное происходит там», — заявила она, устремив взгляд вдаль. Наташа знала, что матери было тесно в Европе, вынужденной постоянно то противостоять коммунистам, то страдать из-за трудностей с продовольствием. Европа стала ареной непрестанных, каждодневных баталий. Удивительно, что для полного «счастья» ее не охватила какая-нибудь эпидемия, к примеру, гриппа. Ксения избегала читать статьи про Германию и сразу выключала радио, как только журналист начинал комментировать ситуацию в этой стране. Ей удалось разблокировать банковские счета Габриеля Водвуайе, и они теперь были в ее полном распоряжении. Неужели она подумывала о переезде в Америку? Ксения Федоровна была свободной женщиной, а это предполагало эгоизм и непримиримость, но также задор и жизнестойкость. Предприимчивость стала ее второй натурой, потому что судьба не оставила другого выбора. Если бы в свое время она была пассивна и нерешительна, если бы предпочла плыть по течению, она до сих пор влачила бы жалкое и серое существование в той же самой мансарде, без гроша в кармане, имея в качестве утешения лишь воспоминания детства. «Беда любит, когда тебя жалеют, — говорила Ксения. — А надо просто плюнуть ей в лицо». Наташа была признательна ей за это стремление к свободе, даже если ей приходилось от этого страдать, потому что она начинала понемногу понимать, что сама получила в наследство эти качества.