— Как все прошло? — поинтересовалась она, внезапно став озабоченной. — Ты чем-то расстроен?
— Экзамен я выдержал, вот только скрыть свое отношение к этому процессу никак не получилось, — проворчал он. — Мой экзаменатор смотрел на меня как на непослушного школьника. Если бы я мог, я бы швырнул ему в физиономию все эти дурацкие анкеты. Проверки нужны, не спорю, но не в такой же гротескной манере! Если они и дальше будут продолжать в том же духе, то немцы станут вспоминать о годах, прожитых при власти Адольфа Гитлера, как о Золотом веке.
Он недовольно поджал губы и засунул руки в карманы. Ксения предпочла не отвечать. Когда Макса охватывало такое настроение, он становился угрюмым и нервным, к тому же непредсказуемым. Человек, когда-то счастливый, полный жизни и надежд, теперь погряз в разочаровании и молчании. Взяв его за руку, она почувствовала сопротивление, но руки так и не выпустила. Она понимала, что трудности еще не закончились и путь к взаимопониманию и безмятежной любви еще долог и будет проходить через тернии. Казалось бы, все уже позади, они нашли друг друга, но она чувствовала: что-то путает планы и вынуждает начать все заново.
Их шаги по мерзлой земле звенели в такт. Перед некоторыми зданиями были установлены таблички, предупреждающие прохожих об опасности обвала стен. Шли молча. Макс наконец расслабился и приобнял Ксению за плечи, и она в ответ тут же прижалась к нему. Не сговариваясь, они свернули в пивной бар. Несколько ступенек вели в полуподвальное помещение. Тут особо нечем было поживиться, но они нуждались в чем-то, что создавало видимость нормальной жизни. Устроенная на полках выставка пустых бутылок с красивыми этикетками несколько скрашивала общую убогость интерьера и компенсировала низкое качество пива. На стене висели афиши с анонсами театральных спектаклей. Хозяин собрал старые фотографии с автографами актеров. Без сомнения, он сам прошел через чистку, перед тем как повесить их.
Они сняли верхнюю одежду, шарфы и перчатки почти рывком, потом устроились за маленьким колченогим столиком, сжав колени, чтобы успокоиться. Из радиоприемника звучала тихая мелодия Глена Миллера[15]. Как и везде в Берлине.
Несколько одиноких девушек с ничего не выражающими лицами и яркими губами бесцеремонно уставились на Макса. Девушки такого сорта днем одевались в старые тряпки с плеча мужа, отца, брата, погибших на фронте или сгинувших в советских лагерях для военнопленных. Зато к ночи они завивали волосы, надевали тугие корсеты и отправлялись на поиски военных, рассчитывая получить что-либо из продовольствия, чтобы накормить своего ребенка или для продажи на черном рынке. Мужчина стал объектом охоты, а тело, зачастую с целым букетом венерических болезней, — таким же товаром, как и все остальное.