— Ты же можешь, — предложил Барнабас, — попросить управляющего, чтобы я приходил всегда в определенное, назначенное тобой время.
— И этого тоже недостаточно, — сказал К., — может быть, мне целый год ничего не понадобится передать, а как раз через четверть часа после твоего ухода — что-нибудь неотложное.
— Так что же, — не понял Барнабас, — доложить управляющему, что между ним и тобой должна быть установлена другая связь, не через меня?
— Нет-нет, — сказал К., — совсем нет, я упомянул об этом только так, между прочим, в этот раз я же тебя, к счастью, еще успел перехватить.
— Вернемся в трактир, — спросил Барнабас, — чтобы ты мог там дать мне новое задание?
И он уже сделал шаг по направлению к дому.
— Барнабас, — сказал К., — это не обязательно, я пройдусь немного с тобой.
— Почему ты не хочешь вернуться в трактир? — спросил Барнабас.
— Там люди, они мешают мне, — объяснил К., — ты сам видел, какие эти крестьяне настырные.
— Мы можем пойти в твою комнату, — предложил Барнабас.
— Это комната служанок, — сказал К., — грязная и душная, чтобы там не сидеть, я и хотел немного с тобой пройтись, только тебе придется, — добавил К., чтобы окончательно победить его колебания, — разрешить мне взять тебя под руку, потому что ты идешь увереннее.
И К. повис на его руке. Было совсем темно, лица Барнабаса К. вообще не видел, фигуру — смутно, и руку его он нашел не сразу, а некоторое время ловил наугад.
Барнабас уступил, они удалялись от трактира. Однако К. чувствовал, что, несмотря на крайнее напряжение, он не в состоянии идти с такой же скоростью, как Барнабас, что он сковывает его движения и что в обыкновенных обстоятельствах уже из-за этой мелочи все бы сорвалось, особенно если бы встретился переулок вроде того, в котором К. утром тонул в снегу: оттуда его могли вытащить только руки Барнабаса. Но сейчас он отгонял от себя эти тревожные мысли; успокаивало его и молчание Барнабаса: раз они оба молчали, значит, и для Барнабаса смысл того, что они идут вместе, мог быть только в самом продолжении их пути.
Они шли, но К. не знал куда, он ничего вокруг не узнавал. Он не знал даже, прошли ли они уже церковь или нет. Из-за тех усилий, которые приходилось затрачивать на ходьбу, он никак не мог собраться с мыслями, и они, вместо того чтобы все время устремляться к цели, блуждали. Снова и снова всплывали видения родины, воспоминания о ней переполняли его. Там тоже на главной площади стояла церковь, почти со всех сторон ее окружало старое кладбище, а его — высокая стена. Лишь очень немногие из мальчишек могли забраться на эту стену, К. это пока не удавалось. Их толкало к этому не любопытство: на кладбище для них давно уже не было тайн, сквозь маленькую решетчатую калитку в стене они не раз пробирались туда. Но вот эту гладкую, высокую стену им хотелось покорить. И однажды утром (тихая пустая площадь была вся залита светом, никогда еще — ни до этого, ни после — он не видел ее такой!) ему удалось это поразительно легко; на том месте, где немало его атак уже захлебнулось, он, зажав в зубах маленький флаг, вскарабкался на стену с первой же попытки. Еще струились под ним осыпи, а он уже был наверху. Он воткнул флаг, ветер натянул лоскут, он посмотрел вниз и вокруг, и через плечо назад, на вжавшиеся в землю кресты; в этот миг никого там не было выше его. Потом случайно прошел мимо учитель и сердитым взглядом согнал К. вниз. Спрыгивая, К. ушиб колено и с трудом добрался до дому, но все-таки он был на стене. Ему казалось тогда, что это ощущение победы будет служить ему опорой всю жизнь — и это было не так уж глупо, ибо сейчас, через много лет, в эту снежную ночь, когда он повисал на руке Барнабаса, оно пришло ему на помощь.