Но К. вместо благодарности освободился от Ольги и отвел хозяина в сторону. Ольга осталась терпеливо ждать в конце коридора.
— Я бы охотно здесь переночевал, — сказал К.
— Это, к сожалению, невозможно, — ответил хозяин. — Вы как будто этого еще не знаете. Наш дом предназначен исключительно для господ из Замка.
— Такова, по-видимому, инструкция, — возразил К., — но оставить меня спать где-нибудь в уголке, конечно же, возможно.
— Я с исключительным удовольствием пошел бы вам навстречу, — сказал хозяин, — но, даже не касаясь строгости инструкции, о которой вы судите как человек посторонний, это неосуществимо уже потому, что господа до крайности чувствительны, я убежден, что они неспособны, во всяком случае — не готовы вынести вид постороннего человека; поэтому если бы я разрешил вам переночевать здесь и вас из-за какой-нибудь случайности — а случайности всегда на стороне господ — обнаружили, то не только я пропал бы, но и вы тоже. Звучит это смехотворно, но это правда.
Этот высокий, наглухо застегнутый господин, который стоял, уперев одну руку в стену, другую — в бок, скрестив ноги и слегка наклонившись к К., и доверительно с ним беседовал, казался почти не имеющим отношения к этой деревне, несмотря на свою одежду, выглядевшую всего лишь празднично-крестьянской.
— Я вам всецело верю, — заверил К., — и недооценивать значение инструкции — если даже я и выразился неудачно — совсем не собираюсь. Только на одно я хочу еще обратить ваше внимание: у меня есть в Замке весьма полезные связи и будут еще более полезные, они защитят вас от любой опасности, которая могла бы возникнуть из-за моего ночлега здесь, и служат ручательством в том, что я в состоянии полной мерой отплатить за маленькое одолжение.
— Я знаю, — сказал хозяин и повторил еще раз: — Это я знаю.
К. мог бы сейчас выразить свое желание энергичнее, но именно такой ответ хозяина отвлек его, поэтому он только спросил:
— Сегодня здесь ночует много господ из Замка?
— В этом отношении сегодня довольно благоприятно, — сказал, словно заманивая, хозяин. — На сегодня остался только один господин.
К. все еще не решался настаивать, да и надеялся теперь, что уже почти принят, так что он спросил еще только имя господина.
— Кламм, — небрежно бросил хозяин, оборачиваясь к своей жене, которая подходила, шурша до странности поношенным, старомодным, перегруженным рюшами и сборками, но изысканно городским платьем.
Она пришла за хозяином: господину управляющему что-то понадобилось. Но прежде чем уйти, хозяин обернулся еще раз к К., словно теперь уже не ему, а самому К. предстояло решать вопрос о ночлеге. Но К. ничего не мог сказать; больше всего его смутило то обстоятельство, что здесь оказался именно его начальник. Не будучи в состоянии вполне объяснить это самому себе, он тем не менее чувствовал, что в отношении Кламма он не так свободен, как в отношении Замка вообще; если бы Кламм застал его здесь, это явилось бы для К. — хоть и не такой трагедией, как изображал хозяин, но все же — некоей болезненной нелепостью, примерно так, как если бы он кому-нибудь, кому он обязан благодарностью, причинил по легкомыслию боль; тяжело угнетало его и то, что в подобных раздумьях уже явно сказывались — он это видел — те последствия подчиненного положения, положения работника, которых он так боялся, и что даже сейчас, когда они выступили так явно, он не в состоянии был справиться с ними. И К. стоял, кусал губы и ничего не говорил. Еще раз перед тем, как исчезнуть за дверью, хозяин обернулся к нему. К. смотрел ему вслед и не двигался с места, пока не подошла Ольга и не утащила его.