— Возможно, — устало произнесла Фрида, усмехнулась и принялась за работу; К. тоже снова взялся за метлу.
Через некоторое время в дверь тихонько постучали.
— Барнабас! — вскрикнул К., отшвырнул метлу и в несколько прыжков был у двери.
Испуганная именем больше, чем всем прочим, Фрида не отрываясь смотрела на него. Дрожащими пальцами К. не сразу смог открыть старый замок.
— Я уже открываю, — все время повторял он вместо того, чтобы спросить, кто же там, собственно, стучится.
И затем ему пришлось увидеть, как в широко распахнутую дверь входит не Барнабас, а тот маленький мальчик, который один раз уже пытался заговорить с К. Но К. не имел никакого желания вспоминать его.
— Тебе-то что здесь надо? — буркнул он. — Занятия в той комнате.
— Я и пришел оттуда, — сказал мальчик и спокойно посмотрел снизу на К. большими карими глазами; он стоял выпрямившись, держа руки по швам.
— Ну и что тебе надо? Только быстро! — приказал К. и немного нагнулся к нему, так как мальчик говорил тихо.
— Я могу тебе помочь? — спросил мальчик.
— Он хочет нам помочь, — сказал К. Фриде и затем мальчику: — Тебя как зовут-то?
— Ганс Брунсвик, — ответил мальчик, — ученик четвертого класса, сын Отто Брунсвика, сапожного мастера с Червячковой улицы.
— Смотри ты, Брунсвик его зовут, — сказал уже более приветливо К.
Выяснилось, что кровавые полосы, процарапанные учительницей на руке К., так взволновали Ганса, что он решил помогать К. Сейчас он самовольно, подвергаясь опасности сурового наказания, как дезертир ускользнул из соседнего класса. Возможно, именно такие вот детские представления им главным образом и владели. Соответствовала им и та серьезность, которая видна была во всем, что он делал. Только поначалу робость сдерживала его, но скоро он привык к К. и Фриде, а когда еще ему налили горячего хорошего кофе, он сделался оживлен и доверчив, и его вопросы стали жадными и настойчивыми, словно он хотел как можно скорее узнать все самое важное, чтобы потом иметь возможность самостоятельно принимать решения за К. и Фриду. И было в его натуре что-то властное, но оно так было перемешано с детской невинностью, что ему охотно, полушутя-полусерьезно, подчинялись. Как бы там ни было, он сосредоточил на себе все внимание, всякая работа прекратилась, и завтрак сильно затянулся. Хотя Ганс сидел на школьной скамье, К. — вверху, на столе, а Фрида — рядом на стуле, но впечатление было такое, будто учитель здесь Ганс, будто он проверяет и оценивает ответы; легкая усмешка в углах его мягкого рта, казалось, давала понять, что он прекрасно знает, что все это только игра, но тем большую серьезность он проявлял в деталях; впрочем, возможно, это была и не усмешка, возможно, это счастье детства играло на его губах. На удивление поздно он признался, что уже знает К. — с того раза, когда тот заходил к Лаземану. К. необыкновенно обрадовался и спросил: