Мне хотелось задать этот вопрос Мадлен, но одного взгляда на нее было достаточно, чтобы предугадать ответ: права женщин из семьи ла Дигьер не подлежат обсуждению. Глаза Мадлен были влажны от слез, я кожей почувствовал, как фанатично она к ним привязана. Ничто не могло быть подвергнуто сомнению. Я вспомнил, что она говорила мне о грандиозном и чудовищном деянии: утаивание факта рождения Адель безусловно достойно порицания, но Мадлен явно имела в виду что-то другое! Так говорят только о преступлении.
Внезапно я понял, что знаю, о каком преступлении идет речь, но понятия не имею, как оно было совершено. У меня как будто разум помутился, куда-то подевалось уважение к закону, праву, справедливости и всем десяти заповедям, осталось только жадное любопытство, я был готов на все, лишь бы его удовлетворить.
Мне хотелось взглянуть на часы, но я этого не сделал из страха, что Мадлен прервет свой рассказ. Наши стаканы опустели, она поднялась, чтобы взять джин и сок, но я даже не шелохнулся: мне казалось, что любое, самое незаметное движение может спугнуть ее, заставить передумать, хотя я понимал: это абсурд, она пойдет до конца. Неужели я сам боюсь услышать ужасную тайну?
Мадлен вернулась на место и несколько мгновений думала о чем-то своем.
— Мы так и не знаем, кто он, — сообщила она наконец. — У меня, конечно, есть догадка! Белокурые, как у матери, волосы, светлые глаза — это сужает возможности, а уж умершая два года назад супруга… Альбертина со мной согласна, но мы держим свои мысли при себе. Малышка не дурочка и способна сделать те же выводы, но она уважает волю матери. Возможно, отправляясь в М*** на рынок, она к кому-нибудь приглядывается чуточку внимательнее, чем к остальным? Кто знает? Эта тайна станет одной из тех, которые из века в век хранит человечество. Вы когда-нибудь задумывались об этом, Жан? Людское знание безгранично, наша память — темное царство, куда никто не должен проникать, хранилище воспоминаний об убийствах, адюльтерах, инцестах, кражах, аферах и бог знает о чем еще. Каждая из этих тайн, будь она раскрыта десять, сто, триста лет назад, могла бы обесчестить человека и даже убить его, а сегодня они никого не волнуют. Все действующие лица мертвы, и те, кто предпочел пожертвовать собой, лишь бы никто ничего не узнал, и те, кого скандал мог убить, и те, кто, сам того не зная, страдал из-за неведения. А в безобразном големе, слепленным из чужих секретов, все еще теплится лишенная всякого смысла и никому не нужная жизнь.
Мадлен сделала несколько глотков и продолжила свое повествование.