На шкафчике больше не было ночных фиалок. У летних цветов короткая жизнь, потому они так и хороши.
Солнце на небе поднялось в самый зенит, и с синих высот лился зной. Барин, должно быть, сокрушается, что не может в воскресенье заставить людей работать. Самое время для сенокоса, все, что сегодня скосишь, завтра можно в сарай складывать. Когда Вилюм поселится в Каршкалнах, в такие дни он воскресенье соблюдать не станет. Священнику это не понравится, но разве священник станет зимой заботиться о скотине Вилюма? В такое время сено сохнет, как табак. А уж душистое… еще душистее, чем табак!
В этакий зной трудно было идти, и Вилюм с нетерпением всматривался в синюю кромку леса, а та все не хотела приближаться. Как доберется до нее, будут ему и тень, и прохлада.
В еще не скошенных лугах стрекотали кузнечики, к Янову дню они и появляются, будто ждут, когда трава настолько вырастет, что в минуту отдыха можно на нее и скрипку повесить. Но кратки радости в покосных лугах, скоро здесь будет голое место, и кузнечикам придется столкнуться со всякими опасностями. К осени они начнут забираться на деревья и кусты, чтобы их самые последние песни разнеслись далеко-далеко и на всю жизнь остались в памяти слушателей. Говорят: беззаботный как кузнечик. Да, возможно, этакому кузнечику и неплохо живется, что с того, что в конце концов придут зима и мороз, зато все лето он поет в свое удовольствие!
Наконец вот она тень, но ружье по-прежнему давило плечо. Вилюму хотелось поскорее сделать дело, ради которого он пришел сюда, но непреодолимое желание гнало его прежде завернуть в Каршкалны. Здесь он будет жить, здесь останется. Он миновал большой муравейник, где все замерло, видно, и муравьи чтили полуденный час. Невольно Вилюм помрачнел. Это же тот самый час, когда всяких духов, добрых и злых, выпускают на волю, и они стремятся делать свои дела, для которых и созданы.
Вилюм усмехнулся. Дело, которое он задумал, тоже было не из самых светлых, точно — нет. Но раз так, то чем скорее он его сделает, тем лучше. Пальцами, огрубевшими от работы, он ощупал карман, где лежало нечто, завернутое в носовой платок. Все было на месте.
Каршкалны находились в красивом месте. Вдоль сада тек безмолвный ручей. Вилюм вдруг ощутил жуткую жажду, нагнулся и с наслаждением попил из своего ручья, конечно, кому же еще он будет принадлежать? Старый лесник на том свете, он больше не придет сюда воду пить. А если и придет, то в ночь предков, и Вилюм не поскупится, накормит его. Он посмотрел на сарай — на крыше желтели драночные заплаты. Кажется, мастеровые из именья на славу постарались, и, когда во время долгих осенних дождей все стрехи протекут и начнут писать, в Каршкалнах сквозь крыши ни капельки не просочится. Как он, Вилюм, мог быть таким дураком и сознательно уклоняться от новой должности? Это вовсе и не должность, это вся дальнейшая жизнь, которую Вилюм теперь проведет в тени могучих лесов. Он обнимет жену, вероятнее всего, ту же Юленьку, и она родит ему маленького лесничонка. И Каршкалны навсегда достанутся роду Вилюма, так как скорее всего и за много лет не смогут вырубить леса настолько, что дом лесника останется на голом месте. Ведь с лесом точно так, как с травой на лугу: руби ты его, руби, а новые побеги будут вырастать на том же месте, пусть и медленнее…