Э-э, все это еще в Божьей воле.
Вилюм подумал так, когда проходил мимо распахнутой двери хлева: внутри ничего видно не было, кроме прошлогодней соломы. Ни корова не замычала ему навстречу, ни курица не заквохтала, только что снеся теплое яйцо. Да, все пока в руках Божьих, потому и надо молиться, чтобы все обошлось. Вилюм опять вспомнил, что должен делать, и его снова охватила робость. Он вознамерился проскользнуть между двумя большими господами. Не с честными намерениями он шел сюда… но раз не было иного пути? Право же, не было! Вилюм обратил взор к небу, неизвестно что желая увидеть там, но сейчас же опять потупился.
Раз иного пути не было, что ж, а Каршкалны так ему по сердцу…
С тех пор, как увидел, что Каршкалны восстанавливают, так помимо воли и загорелся ими. И не все равно оказалось — думать об этом месте, об этом доме в чисто выбеленной батрацкой каморке, что в именье, или здесь, где словно белозубый рот смеялась яркими драночными заплатами крыша. Здесь было хорошее место, здесь будет хорошая жизнь, зачем же оставлять это другим? И вообще смел ли Вилюм гневить барина? Он, если обидится, так и в именье не оставит, и тогда бродить Вилюму по свету, в каждый Юрьев день подыскивая нового хозяина получше, да так и не находя. Нет, нет, здесь счастье само шло к Вилюму в руки, поэтому он и должен сделать то, что намеревался.
Пекло невыносимо. Хоть бы облачко нашлось в этой выцветшей небесной выси, откуда так и лил жар! Вилюм собирался зайти поглубже в лес, но, чтобы попасть туда, сперва надо было перейти вырубку, где цвел ярко-сиреневый иван-чай да там-сям торчало по стебельку лесной земляники с плотно присохшими ягодками. Здесь, видно, некому было их собирать. Ну, когда у Вилюма подрастут дети… В ягодную пору в Каршкалнах к обеду всякий раз будет земляника с молоком. Вилюм в походах по лесу найдет самые ягодные места и покажет их детям.
Солнце жарило затылок, пробивая старую шапку. Могло оно быть и лютым, точно рассердилось на путника, что разгуливает в самый полдень. Точно! Полдень, наверно, еще не миновал.
Ну, наконец-то он в лесу и с каждым шагом углублялся в него все больше. Теперь можно бы и остановиться, но Вилюм все шел и шел, отыскивая чащу. Дело, что ему предстояло, должно делаться без свидетелей.
Сосны росли одна к одной. Стройные, гладкие стволы тянулись высоко-высоко, и надо было запрокинуть голову, чтобы увидеть, где кончается их бег в небо. Шуршал высохший на солнце олений мох, и, когда становилось совсем тихо, можно было услышать, как с шорохом отшелушивается от сосновых стволов кора. Во мху, среди раскрывшихся шишек, проскользнуло, изгибаясь, что-то коричневое. Ящерица. Вилюм улыбнулся, глядя вслед ее поспешному петляющему бегу. И опять стало совсем тихо.