Глаза старшего лейтенанта выхватили из толпы мальчика с громадной мороженой рыбиной в руках, потом пожилого человека с бурно пожившим лицом, тащившего куда-то ящик, звеневший стеклом.
«И это наши, советские граждане, которых мы освободили и должны защищать?», потрясенно смотрел он, а потом, злясь, нажал на сигнал.
Тетка, несущая в подоле груду семечек, споткнулась, высыпав их на землю. Тогда она рассмеялась, подняла с земли камень и метнула в уцелевшую витрину, со звоном осыпавшуюся стеклом.
Минута, и раскрасневшееся, ошалелое от неожиданно свалившегося счастья лицо, возникло вновь. Теперь женщина несла на каждом плече по аккордеону. Откуда-то стремительно возникший пацан начал скакать вокруг нее и, шмыгая носом, канючить один из них. Как же так, он не успел, прошагав половину Бреста под обстрелом ради инструмента.
Окуталась клубами дыма тюрьма на улице Карла Маркса. Заключенные, те, кто посмелее, постепенно разбегались через проломы в стенах, смешиваясь с выходящими из крепости по берегу Мухавца людьми. Другие сидели по корпусам, страшась выйти: вдруг за побег еще добавят срок[601].
Трое небитых, кисло пахнущих парней, поочередно прикладываясь к бутылке, добытой в разгромленном магазине, развалистой походочкой шли по улице, высматривая, чем бы еще поживиться.
Водка закончилась, а потом кто-то вспомнил, что есть тут рядом дом, где живет богатая и прижимистая «советка».
Жена Суворова привыкла не замечать враждебных взглядов, рыская по магазинам и рынку, и укоризненных, когда она с поклажей направлялась в Минск: «обманула нас власть, и эти потихоньку грабят».
За мужем жилось, как за каменной стеной, семью он обеспечивал, хватало содержать даже прислугу, вот она и занялась, как здесь выражались местные, «гешефтом», постепенно увеличивая достаток в доме. Жизнь постепенно налаживалась, принося в дом обычное житейское счастье.
— Ну, и где живет эта курва?
— Да вот ее окна!
Чужие, злые люди внезапно ввались в дом, запросто распахнув запиравшуюся лишь на ночь дверь, в тот момент, когда она заканчивала вязать узлы, кляня себя за строптивость. Грохот пушек с западного берега внушал мысль, что если и отобьется город, то без разрушений и смертей в уличных боях не обойдется.
У нее начался озноб, мужа нет, милиция скрылась, соседки, словно сойдя с ума, похватали первое попавшееся и побежали в штабы, что в центре города, а она, как видно на беду, всегда считала себя практичной.
— Деньги, сучка, где, где золото? — вытряхивая узел, зло спросил самый страшный из них.
Какие деньги, какое золото? Все тратилось на продукты с рынка, все нажитое богатство – швейная машинка да заветный сундучок с множеством отрезов на костюмы, платья и в приданое дочке. Ну, еще узел на продажу, что схватили первым и уже держали в руках.