— Да будет вам, — тихо улыбнулась Маша, сделала изящный девчоночий книксен, которому её когда-то научила хозяйка.
— Честное слово — сэр. Сэр Дюк.
— Да будет вам, будет! — снова попросила Маша.
— Не добрёл мёдочка до божьего храма, — засмеялся Сорока, сделал манерное движение, стёр слёзку с глаз, подержал её несколько мгновений на пальце и смахнул на пол.
— Ты знаешь, что я вспоминал два дня назад? — проговорил Сердюк, улыбнулся какому-то своему видению, пришедшему из прошлого, неведомому Сороке, и чуть не вздрогнул, когда Сорока сощурил серые глаза и подбил пальцем несуществующую бороду:
— А где ты был два дня назад?
Два дня назад Сердюк был в Петроградской чека. Спину ему прокололо холодом, сверху вниз поползла жгучая капелька пота.
— Сам знаешь где, — сказал он. — В пути, приближался к Петрограду. Границу переходить, кстати, становится всё труднее, большевики научились её охранять.
— Да-а, — неопределённо протянул Сорока.
— Я вспомнил нашу зимовку в Гельсингфорсе, снег, солнце и породистых собачонок, которых мы выводили на публику прогуляться.
— У меня был пуделёк по кличке Мими, — на лицо у Сороки наползла лёгкая тень, глаза, напротив, посветлели, сделались незнакомыми. — Повернуть бы время вспять и вернуться в прошлое, — произнёс он ни с того ни с сего, и Сердюк понял его: Сердюк сам хотел вернуться в прошлое и начать новый отсчёт в своей жизни. — А как звали твою собачонку?
— У меня была болонка по кличке Флинт.
Маша наблюдала за ними: неужели эти взрослые люди могли держать на боевых кораблях каких-то собачонок, ещё породистых?
— Ах, какие это были прогулки! — воскликнул Сердюк и жеманно воздел руки к потолку. — Свежий воздух, высокопоставленная публика, светские разговоры о Франции и воде Босфора, о Лондоне и отелях Рио-де-Жанейро! — он скосил глаза на Сороку. — Ты чего? — спросил Сердюк. — Не заболел ли?
— Нет, — качнул головой Сорока, — а вообще-то, лорд, вляпались мы с тобою в историю.
— Об этом не будем! — быстро проговорил Сердюк, подумал, что товарищ его ощущает то же самое, что и он, не знает, куда деться от душевной тревоги, и ему надо помочь — Сороке надо обязательно помочь, но сам Сердюк не мог этого решить, надо было спрашивать разрешение у Алексеева. «Серёжке надо обязательно помочь, но не сейчас, не сейчас…» Сердюк перевёл взгляд на Машу. — Даме наши разговоры неинтересны!
— Ну почему же? — Маша приподняла одно плечо.
— Мы с Машей решили пожениться, — сказал Сорока. — Как только кончится вся эта заваруха.
— Серёжа! — предупреждающе проговорила Маша.
— Извини, пожалуйста. Мы просто с Машей до поры до времени решили никому ничего не сообщать, — сказал Сорока. — Но тебе можно, ты свой! А Маша — единственно близкий мне человек, — Сорока притянул Машу к себе за плечи, — больше никого на свете нет.