Аня боялась, как бы Костюрину не повредил её арест: дураков горячих, как пирожки с ливером, вытащенные из кипящего масла, ныне ведь полным полно, куда ни плюнь, обязательно попадёшь в дурака… Есть дураки и среди подчинённых, есть и среди начальников.
Те дураки, которые водятся среди начальников, — самые опасные дураки. Ради революции они готовы родную мать закопать, а детишек, семя своё, спалить живьём на костре. Таких людей Аня Завьялова боялась больше всего.
В театре у них тоже был один такой, называл себя комиссаром, но до настоящего комиссара ему было так же далеко, как Моське до слона, актёром он был посредственным, а точнее, плохим и, чтобы получить роль, строчил цыдули «куда надо». И своего добивался, роли получал.
Только на спектакли, где он играл хотя бы неприметную, маленькую, завалящую роль, народу приходило меньше, чем на спектакли с другими актёрами.
Что было, то было.
В ту августовскую ночь Аня Завьялова не спала — проснулась часа в два от храпа соседки по нарам и не смогла больше уснуть. Было тревожно. Невидимая рука сдавливала сердце, дыхание осекалось. Должно было что-то произойти, но что именно, она не знала. О плохом Аня не думала.
Закрыла глаза. И хотя сна не было, увидела яркое солнышко, весёлую зелёную траву, испятнанную золотыми головками одуванчиков, лёгкие беззаботные кудряшки, неспешно плывущие по безмятежному небесному полю, вызывающие душевный восторг, — поплыть бы так и человеку, но держит природа «венца» на якоре, не пускает в небесное плавание, потом увидела людей, целую группу. И брата своего младшего Митю, не вернувшегося с германской войны, с двумя георгиевскими медалями на солдатской рубахе, увидела и тётку Нину, сероглазую портниху, так и не научившуюся в своей жизни улыбаться, и дедушку Василия Софроновича, купца второй гильдии, поддерживавшего деньгами весь род, всю фамилию, не давая ей угаснуть ни от голода, ни от холода…
Боже, а ведь все эти её родичи — мёртвые! Есть живые, а эти — мёртвые. И почему все они смотрят на неё так внимательно? Холод стиснул Ане душу — неспроста это. Открыв глаза, Аня приподнялась на нарах, ухватилась пальцами за решётку, огораживающую окно, подтянулась, глянула вниз: видно там хоть что-нибудь?
Нет, ничего не видно. Клубится недобрый туман, в нём вспыхивают неярко, перемещаются с места на место тусклые огоньки, шевелится там что-то, а что именно шевелится, по размытым очертаниям не понять. Холодно было в Петрограде, неуютно, пустынно… Может, она напрасно уехала из Ельца, из дома родного? Этот вопрос Аня задавала себе много раз и ответа однозначного не находила. Да и чего сейчас талдычить, напрасно или не напрасно? Переливание из пустого в порожнее, никчёмная трата слов… Что произошло, то произошло.