Она ощутила в себе подъём, которого раньше не было, перед ней расступились, раздвинулись мрачные стенки коридора, по которому она сейчас шла с конвоирами, вместо облупленного серого потолка нежной голубизной засияло небо, в небе этом она разглядела две тёмные, мерцавшие живым блеском звёздочки и сразу поняла: одна звёздочка, которая поменьше, поярче — это её, а вторая, побольше, получистее — это звёздочка Вани Костюрина.
Если бы была возможность приподняться над гулким облезлым полом, истоптанным тысячами разных подошв, взлететь, она взлетела бы, и вообще с лёгкостью необыкновенной отказалась бы от многого, что составляло её жизнь, — от многого, но не от всего: не отказалась бы от Петрограда, от театра своего, от человека, ставшего ей родным — Ивана Костюрина…
— Стой! — ворвался в хрупкий мир, застроенный Аней, пока они шли по коридору, грубый приказ конвоира.
Они остановились перед решёткой, перегородившей коридор; в две толстые петли раздвигающейся в обе стороны решётки был вставлен замок.
Главный конвоир поскрежетал ключом в скважине замка, открыл и скомандовал Ане:
— Вперёд!
Метрах в двадцати от этого места коридор перегораживала вторая решётка, кованая, перекосившаяся на один бок, на болтах.
— Стой! — вновь послышался хриплый приказ.
Подчиняясь ему, Аня остановилась. Тёмное пространство перед ней вновь осветилось, раздвинулось, словно бы рассеченное неким невидимым ножом, грудь стиснула боль, — впрочем, боль через несколько мгновений исчезла, переместилась в тело, растаяла там, в ушах возник звон. Тихий колокольный звон, с серебром и медью, с затейливыми печальными переборами, но печаль эта не смутила Аню, это была возвышенная печаль, рождающая в душе торжество, веру, осознание того, что человек способен быть бессмертным, способен всегда храниться в памяти других людей, в хороших делах, которые он оставил после себя, в книгах, в картинах, в костюмах… После Ани в театре осталось много хороших костюмов, они ещё долго будут радовать актёров, исполняющих в спектаклях ведущие роли, — актёры будут вспоминать её.
За второй решёткой через полтора десятка метров, за поворотом, обозначилась ещё одна решётка, а за ней — бетонная лесенка, ведущая вниз, в подвал.
Конвоир, который в основном молчал, пошёл по лесенке первым, впереди Ани, второй, горластый, подававший команды, — замыкающим. Свет, возникший перед Аней, не исчезал, он то ослабевал, то усиливался, но не пропадал, не давал Ане упасть духом.
Она шла и запоминала разные мелочи, попадающиеся по пути. Возможно, это было последнее, что она видела в жизни, больше она ничего не увидит, — засекла какое-то пятно, похожее на крохотную человеческую голову, глубокую царапину, проскрёбшую пол по косой, — тащили что-то тяжёлое, тащили неуклюже, косоруко, раз оставили такой след.