Её привели в мрачную бетонную комнату, напоминавшую коробку — ни одного окна не было в этом помещении, ни одной щели, в которую мог бы проникать свежий воздух, — только в конце комнаты, у стены, в пол была вцементирована длинная чугунная решётка, под которой поблёскивала вода.
«Откуда здесь вода?» — возникла у Ани недоумённая мысль, возникла и тут же пропала, в конце концов, это было неважно.
Она остановилась посереди бетонной коробки, оглянулась на старшего конвоира.
— Вперёд! — скомандовал тот голосом, не признающим возражений, будто на фронте, — от такого голоса по коже побежали мурашки.
Аня прошла несколько шагов вперёд, остановилась на железном рифлёном круге, похожем на водопроводный люк, выпрямилась.
— Молодец, — похвалил её старший конвоир, — знаешь нужное место.
Люк по всей окружности был обнесён ложбиной, от ложбины к решётке тянулись несколько углублённых дорожек. Что это за дорожки были, Аня не сумела разглядеть, да и не было ей дела до них, решётка находилась совсем рядом, метра полтора до неё было, а может быть, и меньше.
Неожиданно сзади раздалось жёсткое металлическое клацанье. Аня невольно вздрогнула, хотела было оглянуться, но не успела: воздух над её головой раскололся от двух выстрелов сразу, они слились в один гулкий хлопок. Затылок ей проломили два куска свинца. Аня в молитвенном движении вскинула руки и полетела лицом на бетон.
— Надо же, улеглась как спокойно, даже не дёрнулась, — удивлённо проговорил старший конвоир, — все бы вели себя так, — подошёл к Ане и, прицелившись в голову, сделал ещё один выстрел. На всякий случай…
— Не суетись, Петрович, — сказал ему второй конвоир, — промашек мы с тобою ещё не делали. Опыт — штука такая, не пропьёшь…
— Всё равно, — недовольно пробурчал Петрович, — инструкция тоже штука такая… Нарушать её не положено.
Кровь тонкой струйкой потекла по желобам к решётке. Вскоре она просочилась внутрь и стала стекать вниз, в чёрную, недобро светившуюся воду.
Костюрин в это время стоял у приоткрытого окна своей комнаты и жадно затягивался самокруткой. Проснулся он оттого, что очень захотелось покурить, дохнуть горького табачного дыма, забить им себе глотку и выкашлять его обратно вместе с облегчающими слезами.
Он продолжал маяться оттого, что не мог подсобить Ане, не мог выручить её — силёнок не хватало. Хотя заслуги перед советской властью имел, и немалые, но вот не захотела советская власть в лице того же Алексеева пойти ему навстречу, принять его ходатайство, отвести карающую руку от Аниной головы. Любителей карать развелось ныне что-то уж больно много, гораздо меньше в Петрограде — любителей прощать. Ох-ох-ох, дела наши скорбные.