Он различил в ее голосе едва заметные нотки ревности.
— Его адвокаты не знают, где он и что с ним. Я с ними побеседовал.
В ее голосе слышалась грусть, которую она не могла скрыть.
— Джастин зажил своей жизнью, а Уайата тяжело ранили на войне… Бен умер… Поневоле задумаешься над тем, как скоротечна жизнь. Мы почти ничего и никого не способны удержать. Жаль, я не понимаю, почему он был таким. Какая тень омрачала его жизнь?
Ратлидж считал, что не его дело рассказывать Синтии Фаррадей о прошлом Джастина Фаулера. И все же он сказал:
— До того, как он приехал в «Берег», кое-что произошло. И тень нависла над ним еще до того, как вы с ним познакомились.
— Спасибо, что вы мне сказали, — ответила Синтия. — Вы мне помогли. У меня всегда было чувство, что он чего-то ждет. Ждет, когда что-то случится или кто-то придет. Может быть, именно поэтому он никогда не ездил в Фарнэм. Ему нравилось, что «Берег» расположен так уединенно. Как-то я случайно подслушала, как он говорит тете Элизабет: в усадьбе он чувствует себя в безопасности.
Ратлидж представил себе Джастина Фаулера мальчиком. Его родителей убили, он сам едва не умер. Может, он боялся, что неизвестный убийца явится за ним однажды и довершит начатое? Какое тяжкое бремя для ребенка!
— Предположим, в один из своих отпусков он захотел навестить «Берег»… Как бы он туда добрался?
— На машине тети Элизабет. Харолд Финли пригнал ее в Лондон, когда записался добровольцем. Машина стояла в гараже за домом Уайата. Время от времени мы все на ней ездили. В основном, конечно, машина стояла на месте. Помню, один раз я ездила на ней в Дувр, а в другой раз — в Корнуолл, на свадьбу подруги.
— Вы помните, кто брал машину летом пятнадцатого года?
— Нет, конечно, не помню. Уже не помню. Могу лишь сказать, что в те несколько раз, когда я хотела взять ее, она всегда стояла на месте.
Когда Ратлидж встал, собираясь уходить, но Синтия Фаррадей его остановила:
— А знаете, что я сейчас вспомнила? В первый теплый день после того, как Джастин приехал в «Берег», мы пошли купаться на реку. И я увидела, что его грудь покрыта ужасными шрамами. Я спросила, откуда они. Он сказал, что долго лежал в больнице. Я подумала, что ему делали какую-то операцию. Вот почему он был такой худой и бледный. Тогда, в детстве, я легко отвлекалась. Но теперь понимаю, что шрамы были не такими, какие остаются после операции. Я ведь помогала ухаживать за ранеными во время войны — читала им, писала за них письма, отвлекала их от страданий. Мне тогда и в голову не приходило, что… его шрамы тоже были ранами.