– Да, я это понял…
– Получается, что вы помогли бедной Еве выпустить джинна из бутылки! Надо затолкать его обратно! Правда, у меня нет денег, чтобы вам заплатить… То есть вообще нет ничего, кроме зарплаты журналиста нашей местной газетенки. Но ведь у Евы есть деньги! Она потом вам непременно заплатит, когда удастся ее вытащить из клиники.
Слесаренко ничего мне на это не ответил, и я спросил опять:
– Вы с Евой Константиновной больше общались, чем я. Она действительно здорово пьет?
– Нет. Она вообще в рот ничего не берет с тех самых пор, когда погибли Герман и ваша жена, – ответил адвокат.
– А как же тогда?
– Я же вам сказал, что часть акций Ева переписала на сестру. Вероятно, Анна продала какую-то часть. Без денег такую операцию не провернуть.
– Я не понимаю, как ей вообще удалось это провернуть! Как можно абсолютно трезвого человека затолкать в клинику! Он же будет сопротивляться!
– Только хитростью, уважаемый… только обманом… И деньгами…
– Послушайте, Евгений Григорьевич, неужели вы мне не поможете выручить Еву? Неужели вам ее не жалко?
Слесаренко внимательно посмотрел мне в глаза и вместо ответа сказал:
– А позвольте вас спросить, на какой предмет вы так взволновались судьбой Евы Константиновны. Что вами движет?
Я растерялся и крепко задумался. Адвокат ждал, пока я что-нибудь скажу, продолжая сверлить меня глазами, и я начал:
– Я случайно встретился с Евой Константиновной в детском доме. Она приехала к Павлику. Он заболел, и ей не удалось его повидать. Она была этим страшно опечалена, и вообще… абсолютно несчастна… Потом Ева пропала, а тут является Анна, которую я не могу не винить в смерти своей жены, и выясняется, что ее сестра в клинике для алкашей, а я только что видел ее трезвой… Впрочем, похоже, что я начал сказку про белого бычка. Я же вам уже все рассказал…
– Значит, вы не имеете к госпоже Панкиной никакого бубнового интереса?
– Не имею. Мне ее просто жаль, особенно после ваших рассказов. Кстати, почему вы не помогли ей усыновить мальчика? Вы же сами сказали, что у вас огромные связи.
– Для этого мои связи не нужны. У Евы столько денег, что она могла бы выкупить не только Павлика, но весь детдом в целом.
– Так в чем же дело?
– Всего лишь в том, что директор этого детского дома – редкой порядочности женщина, которую на самом деле интересуют не деньги, а несчастные сироты. А Ева действительно производит впечатление совершенно не приспособленной к жизни особы. Как можно передавать в такие руки ребенка!
– Но ведь можно было бы подкупить каких-нибудь чиновников?
– Ева Константиновна хотела, чтобы все было по-честному.