В центре повсюду бурлило веселье. Из дверей ресторанов доносились обрывки забубенной музыки. Люди, сбившиеся в разношерстные подвыпившие компании, смеялись, нестройно пели, выкрикивали поздравления. Тут и там зажигались бенгальские огни, метались всполохи «римских свечей», с треском разворачивались над головами прохожих разноцветные веера петард. Как бы мне хотелось хоть на мгновение слиться с бесшабашной нарядной толпой, раствориться в гомоне мимолетных, пустячных разговоров!
Кафе «Шато», как я и предполагал, было открыто. Два небольших зальчика окутала плотная пелена густого сигаретного дыма. У меня сразу заслезились глаза. Проморгавшись, я оглядел разукрашенные столы с включенными компьютерами, кресла с высокими спинками, в этот час в основном пустующие. Шум и гам доносились из второго, банкетного, зала. Там находилась барная стойка, облепленная разгоряченными посетителями. Низкие столики были уставлены бутылками, тарелками с недоеденными образчиками кулинарных талантов шеф-повара. У задней стены – бильярдный стол; крики рядом с ним, казалось, взрезали намертво прокуренное помещение.
Я отыскал знакомого администратора. Он предупредительно улыбнулся мне, поправив на голове колпак Санта-Клауса. Несмотря на улыбку, вид у него был измочаленный. Я давно заметил, что работающие ночью выглядят так, будто отбывают наказание за какой-то тяжкий, им неведомый грех.
– С Новым годом! – бодро поприветствовал его я, стараясь перекричать шум и на всякий случай помахав своей выручалочкой – журналистским удостоверением. – Недавно я брал интервью у вашего владельца Вадима. Помните?
– Да. – Администратор неопределенно махнул рукой.
– Мне нужно бы воспользоваться вашим компьютером или телефонным справочником. Это срочно. До завтра подождать никак не может.
– Мы завтра и не работаем. И потом, завтра… – он взглянул на свое запястье, которое украшали пижонские часы «Montegrappa», – это уже сегодня.
Его смех был похож на визг трамвая на повороте.
– Разберетесь сами? – крикнул он. – У меня тут… – И он опять неопределенно взмахнул рукой.
Я кивнул и вернулся в первый, почти пустой зал. В нем была только парочка девушек, которые о чем-то спорили у окна, и парнишка, сосредоточенно рубящийся в компьютерное мочилово. Включив еще один компьютер, я уже через десять минут обнаружил то, что искал. Номер телефона принадлежал частному отелю, расположенному неподалеку.
Руки дрожали и не слушались, пальцы без конца попадали не на те кнопки, и телефон соединял меня то с какой-то организацией, в помещении которой, очевидно, встречали Новый год корпоративно, то с раздраженным стариком с вязким, липким голосом, то с жизнерадостным звонким ребенком. Несмотря на мое взвинченное состояние, я успевала пожалеть и организацию, которая наверняка в рабочие будни занимается какой-нибудь ерундой, и ребенка, поскольку он, несчастный, даже еще не подозревает, что ему придется в жизни испытать, и старика, так как его жизнь уже прожита, и это гораздо хуже всего, ибо не подлежит никакому исправлению. Служащие справочных отделений или приемных покоев больниц, до которых я все же через раз умудрялась дозваниваться, в один голос утверждали, что Панкин Герман Михайлович к ним не поступал. Больниц в Петербурге уйма, но я умудрилась обзвонить все, даже несмотря на то, что бесконечно соединялась с ненужными мне развеселыми людьми. Я в десятый раз просматривала страницу в телефонном справочнике, пытаясь найти еще хоть один номер телефона, который от волнения могла пропустить. Номер не находился, но я не могла оставить свои попытки, поскольку если наконец согласиться с тем, что в приемные покои больниц Бусь не поступал, то надо начинать звонить совсем по другим телефонам. Я убеждала себя: никакие другие телефоны мне ни за что не понадобятся.