– Но счастлив от этого не будешь? А теперь, господа, представим себе, что Дуся Озерная у себя дома нашла то, что мы так активно ищем. И разобралась, как и зачем эта штука работает. Думаешь, она по доброй воле и за бесплатно с таким инструментом расстанется?
– А я, кстати, «копилку»-то сам сдал, и добровольно, а мне Контора за нее компенсацию дала – курам на смех!
– Савва Севастьянович, а я бы, наверное, не рассталась. Если аргумент такой редкой работы. Интересно его применить. В общем, если я и сдала бы, то не сразу!
Цирля дремала, пристроившись на шкафу, между требующими подзавода часами и медной индийской вазой, расписанной ало-синими цветами. Сказать, кому принадлежит последняя реплика – Студентке или Мирской, – кошавка не могла. Да и не особо хотела, честно говоря: с крыши соседнего дома раздавалось, вдохновенное карканье. Там, у выхода на чердак, Цирцею поджидал старый знакомец – бродячий черно-полосатый крылатик, из тех, что без всякого присмотра летают по всей Москве.
* * *
Потолок надувается огромной мокрой простыней, потом начинает снижаться. Как только коснется моей головы – лопнет. Хлынет мутная, беспощадная вода. Мы захлебнемся и умрем. Навсегда. Надо скорее Аньку выпихивать – в окно. Или это иллюминатор? Неважно. Главное – шевелиться! Корабельная сирена орет, угрожает – «беда», «беда». Надо быстрее! Я просыпаюсь.
В моей комнате полутьма. Шторы наполовину задернуты, за ними синеет поздний вечер. Свет бликует на дужке будильника, на рамке Саниной фотокарточки, на толстостенной кружке с замершей в ней ложечкой. Слева от меня спит Анька. Лежит на боку, вытянув в странном приветствии руку. Одна ладонь сжата в кулак, другая скребет по скомканной простыне. Большущая, не по размеру, сиреневая футболка сползла с плеча.
– Мам… – выдыхает Анютка, переворачиваясь на спину. – Мам?
– Все хорошо, заяц, все хорошо.
Я неожиданно называю Анюту Темкиным прозвищем. А потом приподнимаюсь, стаскиваю с себя одеяло и укутываю им Аню – от мокрой шеи до пяток в безнадежно сползших колготках. Сегодня утром колготки были белыми.
– Мама? – Она заматывается в одеяло покрепче, прижимает к себе его уголок – как любимую мягкую игрушку. Интересно, у Аньки была такая? И где она теперь? У Саввы? В Конторе? Или в Марфиной квартире, среди свежекупленных дамских безделушек и пестрых нарядов? В жизни любой женщины всегда найдется место для старого плюшевого медведя. Марфа-Марина, обнаружив игрушку в своем хозяйстве, намертво вмурует ее в угол гостевого кресла, не задумавшись о том, почему у давно позаброшенного любимца такой сочный запах клубничной жвачки и такой свежий алый шов, нарисованный фломастером по ходу игры «в больничку».