За что он меня невзлюбил? За фамилию. Она ему сразу не понравилась.
Он мне тоже.
Однажды во время перемены нарочно уронил свою самописку под парту и приказал мне поднять.
Я пожал плечами и отошёл в сторону.
— Ребята, — весело сказал Васька окружающим, — а не убить ли мне этого еврейчика? Только спасибо скажут.
С этого дня я стал ходить в школу, как на каторгу. Шёл из своего дома на улице Огарева, сворачивал налево на улицу Горького, плёлся мимо надменных зданий, мимо красного Моссовета, пока не сворачивал под арку на улицу Станиславского, где находилась моя школа № 135.
Повстречаться с Васькой на этом пути я не боялся. Его по утрам привозили на служебной машине отца.
А вот после уроков он возвращался домой самостоятельно. Один или в окружении прихлебателей из нашего класса.
К весне напряжение между нами достигло того предела, когда даже учителям стало ясно, что неминуемо произойдёт что-то страшное. У нас уже была драка, когда он чуть не порвал мне щеку, а я едва не задушил его.
«Скажи родителям, чтобы перевели тебя в другую школу», — посоветовал наш старенький учитель истории Аркадий Николаевич. Но я не стал жаловаться родителям. Они вообще ни о чём не знали.
Между тем наступала весна первого послевоенного — 1946 — года. Апрель.
Зная, что Васька, возвращаясь из школы, идёт по улице Горького к метро «Охотный ряд», я, как мне казалось, открыл для себя спасительный путь — проходные дворы. Оказалось, проходными дворами можно дойти до самого моего дома.
С портфелем, в распахнутом пальтеце шёл я по новому, открывшемуся мне почти безлюдному пространству, в то время как слева за высокими спинами зданий глухо рокотала улица Горького.
Ощущение безопасности становилось настолько сильным, что я даже начинал напевать и насвистывать где-то услышанную песенку — «В Кейптаунском порту с пробоиной в борту ”Жаннетта” поправляла такелаж…»
Пройдя насквозь один двор, я попадал во второй, выходил в переулок, быстро пересекал его и снова скрывался в очередном дворе.
Это был особый мир. До конца не убитый асфальтом и гранитом, как улица Горького. Кое-где здесь уже поднималась трава, крались за воркующими голубями беспризорные кошки, а в одном месте на задворках Моссовета я открыл очаровательную канаву, где из воды высовывалась коряга, на которой я однажды застал нескольких греющихся на солнышке лягушат.
В конце концов я огибал какую-то обшарпанную церковь, превращённую в склад, и выходил к своему дому.
«В Кейптаунском порту с пробоиной в борту ”Жаннетта” поправляла такелаж…» Почему-то волновало это название яхты — «Жаннетта». Думалось о ней, как о невстреченной девушке.