— Коль-кя! — раздавался по утрам визгливый призыв в Серебряном Бору. — Коль-кя!
Кто кричал, было не видно.
Но пацан лет восьми, одетый в потрёпанную джинсовую курточку и такие же брюки, возникнув невесть откуда на одной из аллеек, тут же безошибочно находил мать, притаившуюся где-нибудь за кустами, забирал у неё авоську с пустыми бутылками и уносился прочь в сторону пункта приёма стеклотары.
Она же бесплотной тенью все так же кралась среди мокрой от росы травы и кустов. Иногда её рука стремительно высовывалась из листвы возле какой-нибудь урны, ухватывала бутылку и исчезала. Прежде чем опустить её в хозяйственную сумку, эта тень человека запрокидывала сосуд, выпивала последние капли, всё равно, будь это капли пива, водки или портвейна.
Так, таясь от конкурентов-пенсионеров, которые при поимке лупили её, она ухитрялась за утро обежать Серебряный Бор — все аллеи, пляжи, троллейбусный круг. За добротными заборами дач злобно лаяли псы. Открывались ворота, на «джипах» и «мерседесах» важные люди с телохранителями выезжали на работу.
Время от времени проезжал патрульный милицейский газик. Милиционеры знали о существовании и её и Кольки. Знали о том, что мать и сын круглый год ютятся в неприметной хижине, кое-как сложенной из досок, фанеры и картонных ящиков в закутке на территории лесничества. Не раз держали в руках её пусть не обмененный, ещё советский затрёпанный паспорт, выданный гражданке Вырвикишкиной. И махнули на неё рукой. В конце концов, приносила пользу.
Эту фамилию какие-то идиоты дали найденной на помойке годовалой девочке.
Фамилия сыграла свою роковую роль. Нетрудно представить себе, как издевались на сиротой в детском доме, начальных классах школы, откуда она сбежала. Навсегда.
Никто, никогда, ни разу не погладил этого ребёнка, не поцеловал. Даже невезучий дачный вор-пьяница, от которого родился Колька.
Вор сгинул где-то в тюрьме.
Зимой промышлять сбором и сдачей бутылок становилось невозможно. Снег заметал Серебряный Бор. Разрумянившиеся от мороза лыжники тары после себя почти не оставляли. Река покрывалась льдом. И Колька уже не мог ловить рыбёшку драным капроновым бреднем, за ненадобностью подаренным лесничим.
…Она перекидывала через жилистую шею шнурок с крестиком, повязывала на голову платочек.
Прошмыгнув с пассажирами в троллейбус, ехала без билета в центр просить милостыню по храмам.
Изредка ей везло — удавалось съесть церковный благотворительный обед аж из трёх блюд — суп, гречневую кашу и компот; или урвать что-либо из раздачи «гуманитарки» — ковбойку для Кольки, свитер, юбку для себя или даже куртку.