Тремя другими помощниками были две собаки и крепкий паренек. Этот паренек связывал собак и безжалостно стегал их кнутом: тявканье должно было заглушать крики ребенка, с которого сдирали кожу, когда работа уже подходила к концу и гримасы гримасника больше не действовали. Эти завывания битых собак и вопли ребенка с содранной кожей легли в основу местного полифонического пения в грубой деревенской манере, которое можно услышать на свадьбах.
После того как кожа была содрана, ребенка осторожно душили шнурком: если смерть наступает быстро, мясо становится вкуснее. Кожу подвергали химической обработке, а затем мыли и сушили: для сушки использовали другого ребенка такого же роста, которого зашивали в эту кожу и три дня, сменяя друг друга, пороли широкими ремнями. Благодаря этому она сохраняла форму тела и приобретала удивительную прозрачность.
Затем ее распарывали, заново сшивали, волосы причесывали, и кожа так хорошо смотрелась, что с виду ее можно было принять за полого ребенка. Эти кожи очень дорого продавались страстным любителям - священникам, женщинам, школьным учителям, морякам дальнего плавания.
На почте у писателя были списки тех, от кого он получал письма и от кого их не получал. Пользуясь этим перечнем, писатель отправлял анонимные послания: грубые и оскорбительные - дабы умерить гордыню тех, кто был завален корреспонденцией, либо изысканные и замысловатые - чтобы развеселить тех, кто не получал ничего.
Он не подписывался, но умел подделывать любой почерк, и всегда казалось, что письмо, которое вы получили, пришло от знакомого. Вы мучительно размышляли над этим. Это письмо от писателя? В таком случае его следовало выбросить из головы. А что если его прислал друг, сосед, враг, забывший подписаться? Тогда нужно ответить, встретиться, выяснить.
Из-за этой двусмысленности каждое письмо вызывало в деревне ажиотаж, приводило к встречам, любовным историям и бурным ссорам, которые иначе никогда бы не произошли. Если бы не писатель, мы бы зациклились на собственной судьбе и без помощи этой лжи так никогда бы и не узнали, кто мы на самом деле.
Он переходил из одного сада в другой и ухаживал за деревьями (дело в том, что у нас не любили фрукты, а предпочитали мясо и пироги).
Птицевод со знанием дела расставлял ловушки, группировал породы деревьев, прививал, скрещивал, словно восторженный любовник: и эти букеты, фрукты, ароматы приманивали с высоты небес несметные полчища пташек, каждая из которых добавляла в общую картину собственный цвет и голос.
Ну а когда появлялись первые вишни и нашу кожу ласкало прохладное бледное солнце, мы разгоняли зимнюю тоску, поедая живьем птичек, попадавшихся под руку на деревьях.