Более трех часов длился бой. Немцы были выбиты из первой линии, рота продвинулась на полтора километра и залегла метрах в двадцати пяти от второй линии обороны. Задача была, выполнена, противник не только остановлен, но и отброшен назад, и эти полтора километра стоили сейчас многих десятков, а может быть, и сотен километров. И только жаль было тех ребят, которые остались лежать на поле боя, и смертью своей каждый из них спас десятки, а может быть, и сотни других жизней.
Остатки роты окапывались, возможно, через полчаса или через час снова начнется бой, придется бросить только что вырытые окопы и опять идти вперед, а сейчас надо вгрызаться в землю, чтобы сохранить каждого из этих только чудом оставшихся в живых солдат. Он их особенно берег, как, наверное, будет беречь и новых бойцов, которые придут завтра с пополнением, потому что особенно жаль тех, кто, пройдя всю войну, не доживет до победы нескольких недель или даже дней. И хотя до Берлина было еще далеко, но дыхание близкой победы уже ощущалось в этом пропитанном пороховой гарью воздухе.
1
Пополнение пришло ночью. За последнюю неделю бои были особенно ожесточенными, от батальона осталось всего одиннадцать человек. И вот прислали около пятисот молодых солдат — в основном необученных и необстрелянных, призванных из освобожденных районов. Старшина выкликал:
— Сидорчук!
— Я.
— Феоктистов!
— Я.
— Швец!
— Я.
Голос знакомый. Коняхин спросил:
— Откуда призывались?
— Из села Саворка.
— Подойдите сюда.
Боец вышел из строя и, как положено, остановился шагах в трех-четырех.
— Не узнаешь?
— Никак нет.
Коняхин подошел к бойцу почти вплотную, и только тогда Аркадий узнал его.
— Сашко! — Но тут же поправился: — Товарищ лейтенант!
— Можно и не так официально, — Коняхин обнял Аркадия.
Пока старшина разводил остальных по взводам, они с Аркадием присели в окопе.
— Что нового в Саворках?
— Восстанавливается нормальная, советская жизнь. Нас вот в армию призвали…
Поговорили немного, Коняхин извинился:
— Прости, но мне надо идти пополнение распределять, проследить, чтобы всех устроили и накормили. С тобой у нас еще будет время поговорить. Ты кем назначен?
— Пулеметчиком. Вторым номером.
Попрощались, Коняхин уже выпрыгнул из окопа, когда Швец спросил:
— Кто у вас парторг? Надо на учет стать.
— А ты коммунист?
— Член партии.
Так вон оно что! А ему, Коняхину, тогда не сказал об этом. Впрочем, пожалуй, правильно, что не говорил, нельзя было доверяться каждому.
«А вот со мной до сих пор ясности нет», — с горечью подумал Александр. Его партийный билет остался у Фомы Мироновича Приходько. Где он теперь, жив ли?