— Согреешь меня?
— Такая бледная…
— Согрей, — просит саайо. Он же закрывает глаза и просит:
— Прикоснись ко мне. Пожалуйста.
Призрачная ладонь скользит по смуглой щеке, касается губ, запирая слова. А в следующий миг нож беззвучно останавливается у горла.
— Кто ты? — голос Янгхаара холодней льда.
— Я твоя жена…
— Нет, — он проводит по горлу, вспарывая кожу. И железо причиняет саайо боль. Она визжит и рвется, но крепко держит Янгхаар ее за руку. До тех пор держит, пока сама рука не исчезает.
Клочья тумана ложатся под ноги.
С рассветом и они растают.
Призрак меня исчезает, но я остаюсь. А Янгхаар Каапо, опустившись на колени, собирает снег. Он умывает лицо, трет яростно, точно желая стереть черноту. Он еще не очнулся ото сна, но душа его, растревоженная саайо, кричит от боли.
И решившись, я подхожу, касаюсь носом плеча, говорю:
— Пойдем со мной, Янгхаар Каапо. Я покажу тебе свой дом.
Горелую башню.
Седьмой день кряду трубили рога. И голос Великого Тура, отлитого из звонкой бронзы, распугивал тучи. Пятеро рабов, исходя потом, растягивали тяжелые меха, чтобы наполнить огромный рог звуком. И не было человека в Оленьем городе, который не знал бы, что, если заговорил Великий Тур, то быть переменам.
Но нынешние были в радость.
Не воевать будет Вилхо Кольцедаритель.
Свадьбу он играет.
И спешили гонцы, несли благую весть: радуйтесь, люди.
За кёнига.
И с кёнигом.
Невеста его славного рода Ину, великого Тридуба любимая дочь.
Прекрасна она, как молодая богиня. Добра. Нежна. И нет на всем Севере девы, более достойной…
…радуйтесь, люди.
Счастлив кёниг.
Готовились к свадьбе в доме Ину.
И юная невеста вернулась под опеку отца. Богатые дары отправил Ину в храмы, спеша снискать благословения богов. Щедро заплатил он и предсказателям: пусть истолкуют знаки небес.
Ответили храмы.
Благословили.
…все, кроме тех, что принадлежит безумной Кеннике. Трижды отправлял гонца к жрецам Ерхо Ину. И трижды оставались заперты врата храма. Злопамятна была богиня, не простила Тридубу той, первой свадьбы.
Ну и пускай себе.
Все равно не станет Вилхо спускаться в пещеры. Новым обрядам он следует: и проще они, и легче.
— Пятьсот золотых монет, — Пиркко бросила взгляд в зеркало, убеждаясь: хороша. — Он дал за меня пятьсот монет и гордится…
Пиркко заставила себя улыбнуться, но лишь краем губ. Радость, равно как и печаль, имела обыкновение оставлять на лице следы морщин. А Пиркко желала сохранить свою красоту.
Надолго.
Возможно, что и навсегда.
— Если бы ты знал, папочка, как мне противен этот…
Она дернула плечом, вспоминая будущего супруга.