— Смешно.
— Пусть ребята повеселятся. Кем бы они ни были.
— Кем бы они ни были.
— Ну что?
— Что — что?
— Зачем она к нам?
— Заказывали лингвиста — получите лингвиста.
— С задержкой на три месяца. И совсем не из той конторы, из которой мы их попросили.
— Точно так.
— Так что, казачок-то засланный?
— Вероятнее всего.
— А сам казачок в курсе, что он засланный?
— А вот это надо бы Лесника спросить. Его кадр. Только если с нее где сядешь, там и слезешь, то на Лесника если сядешь, то он потом с тебя не слезет.
— Ну и что мы с ней будем делать?
— Посмотрим, приглядимся…
— Как? У нас же сейчас самая работа пошла по Оренбургу. Я только-только всех этих тварей вылущил…
— Вот и славно, что вылущил. Ты свое дело сделал. Дальше — мы с Ильей и Ренатом сами справимся, без тебя.
— То есть?
— То есть присматриваться к ней имеет смысл чем дальше отсюда, тем лучше. Понял?
— И амбразуру закрывать пойдет товарищ Ларькин?
— И амбразуру закрывать пойдет товарищ Ларькин. А что, есть возражения? Ренат бы обзавидовался. В командировку на две недели, за счет конторы, да еще с такой девушкой, да еще на Волгу?
— Куда?
— На Волгу. Ничего матерного. Если не считать того, что Волга — она Волга-мать.
— За йетями, что ли?
— Именно. За ними самыми. Сигнал поступил, группа захвата — на выезд.
— Но ведь смешно же, Юрий Николаевич! Честное слово — смешно. Меня недавно Прокопенко на улице встретил — здорово, говорит, турист. Сколько, говорит, марсиан поймал за отчетный период.
— Ой, какие мы нежные. Прокопенко засмущались.
— Ну нет, конечно. Но, может — может, ее одну туда послать, а? У меня работы до черта. Пусть собирает фольклор и плещется на пляжах. А разберемся со всем этим делом — как раз и она подоспеет. Приглядеться еще успеем.
— Все сказал?
— Все.
— А теперь слушай меня. Поедете вдвоем. И поедешь с ней именно ты. Большаков на нынешнем этапе мне здесь нужнее, и к тому же вы с ним роли сами распределили. Он — хам, ты — друг, товарищ и брат.
— А может, Ренат?
— Отпускать стажера с младшим по званию?
— Тоже верно.
— Ну, вот и ладно. Вот и договорились. Значит, понял — полный контроль. Станет прыгать на тебя — воля твоя, не маленький, не мне тебя учить. Но чтоб голова была на месте — днем и ночью. Понял?
— Которая?
— Верхняя, Виталик, верхняя. Чтобы думать. Ну, ладно, наши пятнадцать минут вышли. Вон — индикатор у тебя мигает. В смысле на приборе. Подреми сегодня ночью, а завтра — приступай.
— Яволь.
— Все, все, доброй ночи.
— Доброй ночи, Юрий Николаевич.
* * *
R.
Университетская жизнь захватила Ирину сразу, надолго и всерьез. За первые же три недели их так загрузили учебой, что ни на что другое времени просто не оставалось. Кроме утренних пробежек до речки и обратно с гимнастикой на берегу. И вечернего киноклуба, в котором раза два в неделю крутили хорошее кино, которое по большей части широким экраном в России вероятнее всего и не пойдет никогда, потому что не окупится, а телевиденье до него тогда еще не доросло. Вим Вендерс Ирину очаровал с первого же взгляда. Питер Гринуэй показался поначалу сложноват, а местами вызывал едва ли не рвотный рефлекс — но смотрела она все подряд, от голливудских блокбастеров, с которыми как раз через пару лет никаких проблем в кино- и видеопрокате уже не будет, до элитарного кино, непонятного, но оттого еще более привлекательного.