, и не было бы ничего невозможного, если бы только это допустила эпоха, когда бы естественное чувство снова взяло бы свою прежнюю верховную власть над грубым математическим рассудком школяров. Но этому не суждено было случиться! Преждевременно вызванное оргиями науки, одряхление света быстро приближалось. Этого-то масса человечества не заметила, или, скорее, не хотела заметить, в своей прожорливой, хотя и несчастной жизни. Но, клянусь жизнью, летописи земного шара научили меня ожидать полнейшего разрушения, как возмездия, за высшую цивилизацию. Из сравнения простого, но долговечного Китая с архитектурной Ассирией, с астрологическим Египтом, с еще более, чем другие страны, изысканной Нубией, этой неспокойной колыбелью всех искусств, я почерпнул предвидение нашей судьбы; в истории этих стран я усмотрел луч будущего. Промышленные специальности последних трех стран были местными болезнями земли, и в гибели каждой местности мы видели приложение местного лечения; но для мира, зараженного в большей своей части, я не предвидел иного возможного возрождения, кроме смерти. Таким образом, так как человек, как раса, не может быть уничтожен окончательно, то я пришел к заключению, что он должен «возродиться».
И тогда-то, моя милая, моя дорогая, мы ежедневно погружались в свои мечты, и в часы сумерок разговаривали о будущем, – когда земная кора, затянутая вся промышленностью и подвергнувшаяся тому очищению, которое одно только могло сгладить все эти прямоугольные возвышенности, снова покроется зеленью, холмами и улыбающимися райскими реками и возобновит обычное обиталище для человека, – для человека, очищенного смертью, – для человека, облагораженный ум которого не найдет уже более яда в науке, – для человека искупленного, возрожденного, счастливого, отныне бессмертного и, однако, все еще облеченного материей.
Уна. – Да, я вспоминаю теперь эти разговоры, мой милый Монос; но эпоха разрушительного огня не была, ведь, настолько близка, как мы это воображали, и как разрушение, о котором ты говоришь, позволяло, конечно, нам этому верить, люди жили и умирали постепенно, поодиночке. Ты сам хворал и был схоронен в могиле, и твоя верная Уна не замедлила последовать за тобою; и хотя наши уснувшие чувства не мучились нетерпением и томились длиною века, который протек с тех пор, и финал которого возвратил нас друг другу, однако, милый Монос, на это ушел, ведь, целый век!
Монос. – Скажи лучше, – точка на бесконечном пространстве. Бесспорно, я умер уже во время дряхлости земли. С сердцем, утомленным и истерзанным муками, шедшими от общей неурядицы и разрушения, я умирал в жестокой лихорадке! – После нескольких дней страдания и после нескольких дней бреда, смешанного с грезами и экстазом, которые ты принимала за выражение горя, между тем как я лишь мучился своим бессилием вывести тебя из заблуждения, – после нескольких дней я, как ты сказала, впал в бездыханное и неподвижное оцепенение, и окружавшие меня сказали, что это – смерть.