Джонсон решил обойтись без объявления войны, во-первых, потому, что в отношении национальной безопасности ни причины, ни цели этой войны не были достаточно ясны, чтобы служить оправданием; во-вторых, по причине опасений, что объявление войны может спровоцировать Россию или Китай на подобный ответный шаг. Главным же образом он опасался того, что война отвлечет внимание и ресурсы от внутриполитических программ, которые, как он надеялся, впишут его имя в историю. Еще одной причиной решения умалчивать о степени вовлеченности США в конфликт и напускать побольше тумана было опасение взбудоражить многочисленных правых, которые, если объявить об ухудшающемся положении Южного Вьетнама, сразу же потребуют военного вторжения и неограниченных бомбардировок Севера. Джонсон считал, что может вести войну, не уведомляя об этом нацию. Он не просил у Конгресса санкции на объявление войны, поскольку его либо предупредили, либо он сам боялся, что такой санкции ему могут и не дать. Не просил он и о повторном голосовании по резолюции об инциденте в Тонкинском заливе, поскольку опасался, что окажется в затруднительном положении в отсутствие убедительного большинства.
Было бы разумнее пройти это испытание и потребовать от Конгресса взять на себя конституционную ответственность за вступление в войну. Президенту также следовало обратиться с просьбой повысить налоги, чтобы сбалансировать военные расходы и сдержать инфляцию. Он уклонился от этого в надежде, что таким образом ему удастся избежать протестов. В результате его война во Вьетнаме так и не была узаконена. Отказом объявить войну Джонсон способствовал возникновению раскола в обществе и совершил ошибку, ставшую фатальной для его президентства, поскольку не обеспечил поддержку общества.
Уклонение от объявления войны стало одним из последствий принятия концепции ограниченной войны, разработанной в годы правления Кеннеди. В одном из своих важнейших заявлений того времени Макнамара сказал: «Величайший вклад, который вносит Вьетнам… это развитие способности Соединенных Штатов вести ограниченную войну, вступать в войну, не пробуждая общественный гнев». Он был убежден в том, что «в нашей истории это почти необходимость, ибо это тот вид войны, с которым, по всей вероятности, мы будем сталкиваться на протяжении следующих пятидесяти лет».[18]
В сущности, ограниченная война есть война, решение вступить в которую принимает президент, «не пробуждая общественный гнев» (имеется в виду отсутствие официального заявления). Это подразумевает отрыв от народа, то есть игнорирование принципа представительного государственного управления. Ограниченная война не лучше, не гуманнее и не праведнее, чем война полномасштабная, вопреки утверждениям ее поборников. Она убивает с той же самой неотвратимостью. К тому же, когда для одной стороны это ограниченная война, а для другой — тотальная, то более чем вероятно, что она окажется безуспешной, как понятно правителям, более привычным к алогичному мышлению. В 1959 году президент Египта Насер, которого Сирия и Иордания убеждали начать ограниченную войну против Израиля, ответил, что у него возникнет такое желание, только если его союзники получат от Бен-Гуриона гарантии того, что и тот ограничит масштабы войны. «Будет война ограниченной или нет, зависит от противной стороны».