— Чего там слабо! — откликается Вася. — Ты проплыви, а мы не отстанем.
И ныряет вслед за другом. Выныривают они за лодками, долго отфыркиваются, выплевывают воду изо рта, подтягиваются к борту последней лодки, уцепившись за него руками. Потом отталкиваются и ныряют снова. Тем, кто стоит на берегу, видно, как в темной воде между лодками, извиваясь, проходят маленькие белые фигурки.
— Утопитесь, чертенята! — кричит женщина, пришедшая на речку полоскать белье.
— Небось, живы будут, — останавливает ее дед Терентий. Он сидит на берегу с неизменным чурбачком в руках. Тонкая стружка, завиваясь, ползет из-под его ножа. — Недолго им осталось баловаться.
Дед, как всегда, понимает их. Разумеется, он не был у Алексеевых на кухне в тот вечер, когда Анисья Захаровна, едва убрав со стола миску из-под щей, положила перед мужем свидетельство, принесенное сыном. Говорилось в свидетельстве, что Алексеев Василий прошел курс в училище и показал отличные успехи по всем предметам — по русскому языку, закону божьему, арифметике, геометрии, технологии металлов и физике. Сама Анисья Захаровна прочесть то, что было написано в этой бумаге, не могла, но знала со слов сына и передала по-своему мужу:
«Всё, значит, Васенька превзошел».
В голосе ее звучала гордость и еще явственнее беспокойство. И, уловив это беспокойство, Петр Алексеевич сказал с раздражением:
«Ну, слава богу, а то уж невмоготу стало. Теперь в пушечную пойдет. С мастером уже говорено было».
«Может, пока что полегче найти? — Мать притянула Васю к себе. — Мал ведь еще совсем».
«А где легкая работа? Ты видала такую?»
Вася молчал и переводил глаза с матери на отца. Конечно, он знал, что должна теперь начаться его рабочая жизнь. Он лишь утвердительно кивнул, когда отец сказал, окончив разговор и тяжело вставая из-за стола:
«Добытчиком станешь, помощником мне. Легкое ли дело, семья — восемь душ? Учили-то тебя из последнего».
Потом в стихотворении «Детство и юность» Вася напишет:
Вот и решили меня наконец
Сделать добытчиком тоже.
Долго раздумывать что же…
«Надо работать», — промолвил отец.
Мать пожалела: «Силенкой-то плох…» —
«Может, поправится, милостив бог…»
И еще он выльет в стихах страдание, отчаяние, которое принес ему заводский труд, особенно в первую пору, когда жестокое ярмо легло на неокрепшую и непривычную детскую спину:
Эх, не родиться бы лучше на свет,
Нежели вынесть все муки.
Небо беру я в поруки, —
Этакой жизни на каторге нет.
Но старику Терентию рассказывать ничего не надо. Он всё понимает сам.
— Недолго им баловаться, — говорит он и подзывает к себе ребят. — Небось, покататься охота? Берите мою лодку.