— Небрежное отношение читателей к книгам, о котором я уже упоминал, причиняет библиотеке серьезный ущерб… Кроме названных неисправных читателей я могу перечислить и других…
Совсем так, точно его доклад длится добрых полчаса.
— Некоторые еще палец слюнят, когда переворачивают страницы, — говорит кто-то из зала. Не Вася ли эго Алексеев? — И пишут ни к селу ни к городу на полях.
По залу проходит смешок.
— Совершенно справедливо, — откликается «докладчик». — Смеяться нечего… Однако я прошу не прерывать. Каждый сможет высказаться в порядке получения слова…
Пристав поднимается, смотрит в упор на выступающего, на депутата, сидящего в зале, и уходит. А вскоре снова раздается требовательный, нетерпеливый звонок. Колокольчик у входа захлебывается, филенки трещат под ударами сапог. Пристав явился опять. И опять в зале ведется длинный разговор о неисправных читателях — кого надо штрафовать, кого лишать права брать книги. Как будто ничто иное собравшихся и не интересует.
Так повторяется в тот вечер несколько раз. Пристав уходит и появляется снова. Но в промежутках между его визитами депутат всё же успевает сделать доклад, собравшиеся высказывают свое одобрение действиям большевистской фракции в думе — решают поддерживать ее всячески, вплоть до проведения забастовок на заводах.
В холодное зимнее воскресенье, когда через замерзшие окошки квартиры было не разглядеть улицы и младшие ребята с утра усердно дышали на стекла, протирали «глазки» в узорном льду, Алексеевы справляли Васин день рождения. Гостей не звали, на стол не ставили бутылок, но Анисья Захаровна перед обедом посадила в духовку пироги, и ребята сразу потеряли интерес к окнам.
— Вот, Васенька, ты уж и совсем стал взрослый, — сказала Анисья Захаровна, присаживаясь к столу.
Она поглядела на старшего, подняла руку и неуверенно погладила его по голове, словно сомневаясь, уместно ли это теперь. Как-никак самостоятельный уже человек, восемнадцатый год парню.
И отец, должно быть, тоже думал о том, как вырос Вася.
— Да, в твои годы, брат…
Петр Алексеевич не договорил. Он вспомнил собственную молодость — как жил в людях, как перебрался из деревни в город, казавшийся ему таким чужим и страшным.
— Ты у отца с матерью живешь, грамоте научился и ремеслу, на завод тебя определили. Побольше дорожить местом надо. У вас всё сходки в голове да книги. Читаешь целые ночи…
— Книги плохому не научат, папаня. — Вася поднял голову от тарелки. — Вспомните, сколько намучились на своем веку. Неужели не хотите, чтобы ваши дети жили лучше? Мне без хлеба легче, чем без книг. Позволили бы полки для них устроить в прихожей, а то лежат сваленные в сарае да на чердаке.