— Мне? — Вася схватил Анисью Захаровну за плечи. — Слышите, что кричат? Вы подождите тут, маманя. Я сбегаю, узнаю.
Было трудно сразу поверить. Но в канцелярии весть подтвердилась.
— Счастье твое, Алексеев, — сказал писарь, — бумага уже давно написана, да отправлять тебя нельзя, раз ты ратник второго разряда. Эти еще не призваны, которые, значит, твоего года. Зря из полиции тебя прислали. Забирай свой паспорт и на все четыре стороны.
Вася схватил бумаги. Надо было еще поговорить с товарищами, собрать вещички… Потом он выбежал на улицу и задохнулся от ветра. Или от радостного ощущения воли? Ветер был сырой и порывистый, но всё равно он нес запахи весны.
Вася вспомнил о трешке, лежавшей в кармане. Как-никак у него сегодня праздник.
Он положил узелок на землю возле часового:
— Пусть полежит минутку, я сбегаю за извозчиком.
И пошел по улице — не в строю и без конвоя, как все, кто шел по своим делам. Нет, ему в самом деле здорово повезло!
А через минуту он уже взбежал на лестницу, где ждала Анисья Захаровна:
— Мама, тут вы? Поехали домой…
Извозчик был уже на летней пролетке. Время от времени он громко покрикивал на лошадь: «Но-о, окаянная сила!» — и хлопал вожжами.
Они ехали вдоль Фонтанки, вывернули на Старо-Петергофский и покатили к Нарвским воротам. Путь был долгий, а улицы чем ближе к заставе, тем грязнее. Потом кончилась мостовая, и лошадь пошла медленным шагом, колеса застревали в чавкающей размокшей глине.
Когда проехали мост через Емельяновку, Вася не выдержал, выскочил из пролетки и побежал к дому. В воротах стоял отец в расстегнутом пиджаке и в картузе, сдвинутом с красного, распаренного лба. Петр Алексеевич только что пришел из бани.
— Батя!
Вот он и вернулся домой…
В ту ночь у Алексеевых так и не гасили света. Ночь была пасхальная, и вряд ли кому могло показаться странным оживление в доме. Празднуют, только и всего. Но праздновали не так пасху, как возвращение Васи. Отец с матерью поздно пришли из церкви, а в кухне было полно народа. Возле стола сидели Васины друзья.
— Христос воскресе! — сказал Петр Алексеевич, истово перекрестился и поцеловал Петю Кирюшкина, сидевшего с краю.
— Христос воскресе! — повторял он, обходя стол и целуясь с каждым.
— Люди богу молятся, праздник-то какой! А вы всё не наговоритесь…
— Давно ведь не виделись, папаня, — примирительно сказал Вася.
— Знаешь, как сказано: во многом глаголании несть спасения.
— Там не о том опасении говорится, о котором мы думаем.
Опять у них с отцом готов разгореться спор. Но Анисья Захаровна гасит первые искры: