— А вот этого делать пока не надо, Полторанин! — Денисов накапал в чашку какого-то лекарства из пузырька, выпил, горько поморщился. — Трудно тебе там? Вот это и хорошо, что трудно. А то ты привык к вольготной жизни. Вот теперь и потрудись, потерпи. Это тебе будет задание, как завтрашнему комсомольцу. Слушай сюда…
Ну и дела, шанежки-ватрушки, сыромятны ремешки! Чертыхаясь в душе, Гошка шёл прожаренной улицей, ладонью размазывая пот на висках. Час от часу не легче… Ведь всё это, надо понимать, пахнет очень серьёзным и опасным делом, почище, пожалуй, чем колготня с санными конями. Дёрнула его нелёгкая подглядывать это подмокшее письмо! Теперь ходи да оглядывайся.
Было такое ощущение, что он неумышленно, ненароком испортил нечто значительное, важное для всех и даром ему это не пройдёт, возмездие неминуемо последует, по не сейчас, а позднее, и случится оно неожиданно и неизвестно от кого. Гошка вдруг поймал себя на том, что не идёт, как обычно, серединой дороги, а жмётся к палисадникам, к тесовым заборам и поминутно оглядывается при этом. Устыдившись, он подумал, что бояться ему, в сущности, некого, к тому же он никогда трусом не был. А внезапный страх пришёл к нему просто потому, что он впервые в жизни почувствовал настоящую и большую ответственность. Теперь ему приходилось отвечать, а вот как и за что — этого он пока не знал. Оттого, наверно, и трусил — от грядущей неизвестности.
И ещё он подумал, что, кажется, куда-то повернул, вышел на какую-то другую дорогу — так бывает, когда вылазишь наконец на хребтовый перевал и в лицо враз холодновато бьёт синий простор, пахнущий талым снегом. Неуютно, сурово-сдержанио вокруг, зато дышится легко и хочется идти вперёд. И с высоты этой, обозначающей чёткую определённость, мелочным и мелким виделось всё оставленное позади, всё вчерашнее — мальчишеское, зряшное, малосерьезное: и ребячьи потасовки у клубного крыльца, и любовная игра с пустоватой смазливой Грунькой, и даже наградные часы не восторгали — казались лежащей в кармане увесистой речной галькой.
Напротив сельсовета Гошка остановился, поправил фуражку и застегнул воротничок. Пожалуй, он впервые без прежнего презрительного равнодушия глядел на обшарпанное крыльцо, на доску с разноцветными объявлениями. Он недолюбливал этот дом — тут ему не один раз "прочищали мозги" (безуспешно, правда).
Нет, он не обижался — в жизни всё происходит в своё время. Почему бы сейчас ему самому не войти в неприветливый "казённый дом" или хотя бы прочитать эти объявления? Ведь для людей писаны, для черемшанских граждан. Стало быть, и лично для него.