До прихода людей мы не говорили. Мы были как множество других вещей, мы были как все вещи на свете, мы были как те животные над Послоградом, в сторону которого я вытягиваю сейчас моё грудное крыло, и это тоже есть речь, которую вы ещё научитесь понимать. Мы не говорили, мы были немы, мы лишь роняли из наших ртов камни, которые мы упоминали, мы открывали рты, и из них выпархивали птицы, которых мы хотели сказать, мы были указателями, мы были птицами, бездумно клюющими корм, мы были девочкой в темноте, и мы поняли это лишь тогда, когда перестали ими быть.
Теперь мы говорим, то есть я говорю и другие тоже. Вы ещё никогда не говорили. Но будете. Вы научитесь говорить, что город — это яма и холм, мера всех вещей и хищное животное, и судно в море, и само море, в котором мы — рыбы; не человек, который плавает с ними каждую неделю, а рыбы, с которыми он плавает, мы вода, мы бассейн. Я люблю вас, вы освещаете мою жизнь, согреваете её, вы моё солнце.
Вы ещё не умеете говорить.
Вот что сказал Испанская Танцовщица своему собравшемуся на площади народу. Он сказал и больше. И получалось у него не так неуклюже, как у меня, когда пришла моя очередь: он ведь куда лучше понимал психологию, которую собирался изменить, и его слова уже были как скальпель хирурга.
Сначала те, кто пришёл на площадь, слушали просто так, сами не зная зачем. Чем необычнее и невозможнее делалась его речь, тем чаще раздавалось вокруг испуганное ржание. Так же громко они реагировали бы и на выступление виртуозного лжеца, но тут было нечто большее. Тут была истерия, вызванная тревогой и восхищением.
Пока Испанец говорил, ариекаи вскрикивали не только от удивления. Это были звуки перелома. Я вспомнила, что слышала их, когда учила Испанскую Танцовщицу лгать. Я слышала крики умирающего разума. Смерть: старые мысли приказывали долго жить. Я видела, как спинные и грудные крылья экстатически взлетали в воздух, это был экстаз в древнем смысле этого слова, не лишённый боли и ужаса, экстаз видения, а потом наступала тишина: рождался новый ариекай.
В тот первый раз их было всего несколько. Большинство слушателей были, возможно, потрясены, они трепетали. Успокоившись, некоторые из них снова начали громогласно требовать ЭзКела, нужда сделала их забывчивыми.
Но были и те, которые изменились, обновились, научились новому языку после выступления Испанской Танцовщицы. Я поняла почти каждое слово из того, что он говорил.
Иногда, когда Испанская Танцовщица говорит со мной на моём языке, он говорит не «метафора/метафора», а «ложь, говорящая правду/ложь, говорящая правду» или «правдивая ложь/правдивая ложь». Думаю, он знает, что мне это нравится. Он делает мне подарок.