Их надо отстреливать за то, что они превращают охоту единоборство человека и зверя — в дурацкий и пошлый балаган…»
Из дневников Владимира Аркадьевича Ахабьева, капитана НКВД.
* * *
Место для засады Гена выбрал почти идеальное. С поляны его заметить было почти невозможно: две поваленных сосны — слева и справа, густые и непроходимые заросли колючих кустов спереди, и толстый, в полтора обхвата ствол дерева сзади. Вот к этому стволу Гена и прислонился. А потом задремал, сладко посапывая носом и обнимая ружье, как ребенок куклу. Впрочем, сны ему снились не самые приятные: время от времени Гена начинал тихонько бормотать что-то сбивчиво-испуганное, а затем тоненько вскрикивал и едва не просыпался…
Взявшись за мокрый от утренней росы ствол «тулки», Ахабьев осторожно вытащил ее из объятий паренька, положил на землю рядом со своим обрезом, а потом сгреб Гену за грудки и рывком поднял его на ноги. В полный рост Гена едва доставал Ахабьеву до подбородка, а весу в нем было — килограмм шестьдесят, не больше…
— А?! Что?!! — спросонья пискнул парень.
Ахабьев встряхнул тщедушное тело и с размаха впечатал его в ствол дерева. Голова на тонкой цыплячьей шее безвольно мотнулась назад и затылок звонко стукнулся о сосну.
— Долго спишь, охотник, — угрожающе прошипел Ахабьев, приблизив свое лицо к заспанной физиономии Гены. — Так всю добычу проспать можно…
Пока Гена очумело моргал, пытаясь прийти в себя. Ахабьев перехватил отвороты его дешевой кожанки правой рукой, а левой начал отвешивать Гене оплеухи, сопровождая их риторическими вопросами:
— Я тебе где велел быть?! — Шлеп. — На кой хрен ты в лес поперся?! — Шлеп. — Героем решил стать?! — Шлеп. — Сам захотел Зверя убить?! — Шлеп. — Инициативу проявил?! — Шлеп. — Ты хоть понимаешь, что мог его спугнуть?! — Шлеп…
— Хватит… — взмолился Гена и плаксиво добавил: — Перестаньте… Пожалуйста… Ну хватит…
Ахабьев прекратил экзекуцию, подтянул Гену к себе и тихо прошептал:
— А на кого ты людей в Сосновке бросил — ты подумал, герой?
Гена всхлипнул и утер струйку крови из носа. Ахабьев брезгливо оттолкнул его, снова приложив об дерево.
— Когда ты ушел в лес? — спросил Ахабьев. — Сразу после меня или позже? Капканы хоть расставил? Чего молчишь, сопляк? Отвечай, когда спрашивают!
За одну секунду Гена успел ударить Ахабьева трижды: первый удар пришелся коленом в пах, второй — головой в лицо, а третьим был сокрушающий двойной апперкот в печень и селезенку одновременно. Ахабьев отлетел на метр и рухнул на землю, скрючившись от боли и прижимая локти к бокам.
Дыхание у него перехватило, а рот наполнился солоноватой и теплой кровью. Нижняя половина лица онемела, губы распухли, и от режущей боли в промежности глаза лезли на лоб и хотелось кричать, но сначала надо было сплюнуть кровь, и набрать воздуха в легкие, а они горели огнем, а справа и слева, под самыми ребрами, бока сжимали тиски, и не просто сжимали — выдавливали из него внутренности, к горлу подступила тошнота, и Ахабьев испугался, что захлебнется собственной блевотиной, но понял, что скорее его доконает та острая, как игла, боль между ног, которая уже добралась до позвоночника и пронзила все тело…