Почему по моей милости? И почему — это еще хуже? Тут уж я не выдержала и как трахну кулаком по столу, говори все как есть, а не то возненавижу.
Он только плечами пожал — говорить, мол, собственно, нечего, — меня выпустили после того, как справились у твоего фотографа, что ты и в самом деле работаешь и столько-то зарабатываешь, теперь я у них под наблюдением — может, на меня не ты одна работаешь и я нашел занятие повыгодней, чем контрабанда.
Он встал и заковылял к окну, смотрит прохожим на ноги. «Кася, — говорит, — ты уже столько заработала, бросай работу, а я найду себе занятие, плевать нам на Стася. Брэнда говорит, что у нее есть на примете один ночной клуб, где я бы понравился, нужно только научиться исполнять баллады, — подошел, стиснул обеими руками мое лицо, притянул к себе, — гляди, гляди мне в глаза, я сразу узнаю, любишь ты меня или ненавидишь». И мы смотрели друг другу в глаза — у меня даже слезы выступили, и он тогда сказал: «Нет, ты меня не ненавидишь. Ты, Кася, моя Кася, сделай то, о чем я тебя прошу».
Но я не хотела делать то, о чем он меня просил, не хотела, чтобы он кому-то в ночном клубе понравился — хотела сама зарабатывать, чтобы он когда-нибудь смог стать архитектором, высвободилась из его рук и говорю: «Глупо было бы бросать такую хорошую работу, а тебе надо не баллады петь, а изучать архитектуру и этим прославить свое имя». Тут его перекосило. «Помнишь, — говорит он, — как Франтишек уговаривал, иди учись, я сказал, не сейчас, а ты подскочила и спросила, а когда, оттолкнула меня, глаз с меня не спускала, пока я не сказал — никогда. Почему ты так сделала? Потому что хотела, чтобы я все время думал только о тебе, был только с тобой, а теперь уговариваешь не хуже Франтишека. Зачем, спрашивается? Зачем? — Он стиснул кулаки, я испугалась — уж очень страшное у него стало лицо. — Молчишь? Taк я сам тебе скажу: я тебе просто больше не нужен, тебе нужна студия Питера, вот что тебе нужно. Да и что тут удивительного. Питер — мужчина что надо, а главное, Питер — это не Михал».
Я никак не соображу, что на это ответить, и говорю, что Питер не только идеальный босс, но и очень приличный человек.
Не знаю, что случилось с Михалом, только Михал исчез, а вместо него появился какой-то шут. «Ну, ясное дело, — шипел шут, — самое модное лицо сезона, кристальной честности человек, — продолжал он шипеть. — Продавать лицо и тело так, чтобы оно оставалось недоступным, это вполне честно: Питер ведь не тебя продает, только твои фотографии, а ты продаешься, чтобы сделать из меня человека, ха-ха, Катажина-великомученица, ради польского бандита колесованная, я такую картину, «Колесование святой», у нас в костеле видел. Довольно, хватит с меня твоей святости, сыт по горло!»