К ужину Михал не явился. Я решила, что он поехал провожать свою знакомую. Но часов в девять вечера скрипнула калитка, они опять были здесь. Вошли в дом усталые, с озаренными вечерним солнцем лицами. В руках у них были сумки с какими-то свертками. «Мы делали покупки, здесь можно купить рыбу прямо у рыбаков, и помидоры здесь дешевые, — деловито рассуждал Михал. — Ужин мы съели «Под дельфином». Она пришла проститься».
А «она» вся так и искрилась словами и улыбками. Мне стало грустно, что через минуту ее не будет. Общение с Михалом порой было тягостным, а вместе с ней, с незнакомой, в дом вошла беспечная веселая молодость. Я решила задержать ее хотя бы на часок.
— Михал, — сказала я, — я совсем забыла, что на твое имя получена посылка из Лондона — пластинка. Может быть, мы послушаем ее все вместе?
Он заинтересовался:
— Пластинка? От кого?
— По правде говоря, я только успела ее раскрыть. Мисс Берчер все это время торчала у меня, я даже не взглянула от кого. Наверное, от Франтишека.
Он нагнулся, поднял разорванный картон.
— Нет, не от Франтишека.
Девушка заглянула ему через плечо:
— Так это ведь от мамы! — Она взяла у него из рук картон. — Это же мне адресовано.
Я подошла ближе. Женским почерком с завитушками было написано: «М-ру Майклу Гашинскому» — и чуть мельче следовала приписка: «для мисс Кэтлин Мак-Дугалл».
Стало быть, здесь не было «новых». Это искрящееся молодостью существо с задорной челкой и был тот самый «хороший человек, которого надо спасать». Мой сын говорил правду: дело было не в том, что это девушка. Словно камень свалился с моей души. Две старые лесбиянки просто внушили мне эту чушь про Тристана и Изольду. Труро стал для Михала символом чего-то такого, что осталось по ту сторону Ла-Манша: Польши, детства…
— Идите скорее на веранду! — воскликнула я весело. — Автобусы ходят в Труро до одиннадцати, а паром до двенадцати ночи! Возьмите патефон и пластинку! А я принесу вина.
Когда я вернулась, Кэтлин Мак-Дугалл разглядывала пластинку.
— Бедная мама, — вздохнула она, — всегда все делает некстати и не вовремя. — Кэтлин подала Михалу открытку выпавшую из конверта, в который была вложена пластинка. — Это мамин подарок к свадьбе, — шепнула она. — Видите, что она тут написала: «Вместо свадебного марша посылаю тебе симфонию Франка».
Вид у обоих был удрученный.
— Может, не стоит и слушать, — резко сказал Михал, а я спросила:
— Вы выходите замуж?
Они обменялись взглядами, но ответа не последовало. На веранде мы выпили по рюмочке шерри из погребка моего Фредди, а потом я сама поставила пластинку. Будущее для меня было за семью печатями. Вечер был июльский, а мир вокруг словно бы нереальный. За окном отдавала дневное тепло низкая каменная стена, поросшая синеватой при лунном свете валерианой. Белела калитка и дорожка, ведущая вниз, через шоссе, к пляжу. Маленькие серебристые волны ластились к берегу. Чуть ближе к дому, на высоком правом берегу залива чернел лес. Маяк, поворачиваясь, озарял лес, а иногда луч его выхватывал вдруг из мрака лица двух людей, словно бы медленно погружавшихся в летаргию, полностью отчужденных от всего, что не было музыкой, предназначавшейся для свадебной ночи.