Теперь не было ни выбора, ни споров. Кто-то должен был идти за помощью. Тот, кто больше к этому готов. Он или Хатч. В то время, как второй останется со страдающими от изнеможения и избыточного веса Филом и Домом. К тому же, у Фила ужасные волдыри, а у Дома — распухшее колено. Хатч не был рад такой расстановке, но она была обусловлена стычкой Люка и Дома.
Он уйдет на рассвете. На юг, со вторым компасом. Поспав нескольких часов. Он ждал этого с нетерпением, несмотря на риски. Он не мог позволить себе подробно задумываться о таких ловушках, как бездна одиночества, внезапно разверзшаяся и грозящаяся его поглотить. Ему просто придется идти через это безумие, страх и ужас, не отвлекаясь ни на что. Но прежде чем покинуть остальных, он хотел кое-что уладить. — Дом?
В недрах палатки он видел, как Дом лежит в тишине, подложив рюкзак под больную ногу. Никакого ответа.
Хатч поднял голову и, хмуро посмотрев на Люка, покачал головой. — Не сейчас, — беззвучно произнес он.
Люк кивнул и вздохнул. Потом посмотрел на темную крышу из древесных ветвей и тяжелых мокрых листьев, под которой они расположились. Отдельные ветви и сучья объединились в чернильно-черный полог, сквозь щели в котором проглядывали крошечные фрагменты бледного неба. Люку на лицо упали мелкие брызги. По земле размеренно стучали тяжелые дождевые капли. Вода всегда находила к ним путь.
— Все готово, парни, — объявил Хатч.
Фигуры в палатках зашевелились. Дом застонал, потом высунул руку из-под навеса. В ней была металлическая миска. — И не скупись на сосиски. Даже если они со вкусом мошонки.
Хатч ухмыльнулся. — Мне пришлось добавить в соус кое-что для густоты.
У Люка не было сил, чтобы смеяться. Фил включил в палатке фонарик, чтобы найти посуду.
— Потом запьем кофе.
Рот Люка наполнился слюной. Даже, несмотря на сухое молоко, которое никогда до конца не растворялось и пакетики сахара, спертые ими из хостела в Кируне, одна мысль о кофе вызывала в нем ребяческую радость.
Они ели быстро и шумно, чуть не рыдая над тарелками, когда, как голодные кошки, слизывали с них остатки жидкости. Кастрюли были грязными с вчерашнего вечера, и засохшие остатки пищи чувствовались на языке.
— Пожалуй, это лучшая еда, которую я когда-либо ел, — сказал Хатч, когда все закончили. Тон его голоса был легче и теплее, чем днем.
Люк хотел сказать, что никогда не стоит упускать из виду простые вещи, которые на самом деле имеют значение. Но передумал. Он сомневался, что кому-то в лагере еще интересно то, что он думает. Сейчас все испытывали рядом с ним неловкость. Он чувствовал это всякий раз, когда пытался заговорить с ними после стычки. Интуитивно ощущал исходящее от них напряжение, во время расчистки площадки для лагеря и установки палаток. Обе задачи выполнил большей частью он, но его усилия остались незамеченными. Вновь появившееся беспокойство, что его превращают в изгоя, перерастало в раздражение.