, обдуманно и сурово, переступив какой-то порог. Нет, это было совсем не так. Они, казалось, долго смотрели друг на друга сквозь стеклянную преграду, мгновенно ослепленные, закрыли глаза, а, открыв их, обнаружили, что нет между ними этой прозрачной, но непреодолимой преграды, что она растаяла в воздухе.
Они поняли это еще до того, как снова заговорили. Они знали это, идя меж полуобвалившихся каменных изгородей, освещенных золотистыми лучами заката; знали, сидя со стаканами в руке на замызганной деревянной скамье и разговаривая друг с другом не словами, а мыслями.
Наконец он растерянно сказал:
— Пожалуй, нам пора возвращаться…
Она поставила стакан, спокойно и тихо, и сказала:
— Вы же знаете.
— Что знаю? — все так же растерянно спросил ои, но тоже спокойно, без обычной неприязни к себе.
— Что мы не вернемся, — сказала она.
— Да, не вернемся, — повторил он. — Сегодня не вернемся. Мы здесь, мы вместе, мы счастливы, и мы не вернемся.
— Идите договоритесь, — сказала она. — Я подожду вас здесь. Но только не задерживайтесь, Чарлз.
Он встал и пошел договариваться.
— Так не задерживайтесь, — повторила она.
— Взгляните в окошко, — сказал он. — Это я уже возвращаюсь обратно.
Он пошел и договорился.
В тот день надо было пригнать в порт девять машин, и они вели их под легким летним дождем, держа дистанцию примерно в сто шагов. Чарлз был последним. Он отдыхал за рулем, движение было не сильное, и только краем сознания он был здесь, в машине: все существо его, со всем жаром умиротворенного преклонения, было полно мыслью о Веронике. Горделивое сознание, будь что будет, а он победил, было для него внове. В поисках какого-нибудь сравнения, чтобы определить то, что он переживал, Чарлз представил себе неклассного игрока, скажем теннисиста, который каким-то образом сравнялся, а потом сверхчеловеческим усилием переиграл на несколько очков своего сильного партнера, и вот внезапно объявляют, что, хотя игра еще продолжается, очков больше засчитываться не будет. Теперь, что бы ни случилось, какие бы ошибки он ни допустил, он все равно победитель. И от этого чувства беззаботной уверенности игра его может подняться до неожиданного блеска и совершенства — и такой, думал Чарлз, будет отныне и его жизнь. Победа за ним. Ему удалось достичь того, чего он так добивался и что не оказалось иллюзией. Тому свидетельство — как легко было у него на душе, как живил и веселил его каждый вздох; словом, он был счастлив!
Однако какое-то внешнее впечатление все же пробилось с периферии его мозга. Вот уже с четверть часа его смотровое зеркало время от времени отражало какое-то движущееся пятно. Сейчас это пятно обозначалось резче, и, хотя машина шла с довольно большой скоростью, Чарлз слегка посторонился, чтобы пропустить мотоциклиста. В зеркале он увидел переднее колесо и щиток мотоцикла. Это была одна из больших и обильно разукрашенных американских машин. Кремового цвета, она была снабжена всяческими рефлекторами, щитками, сигнальными рожками. На месте седока за рулем громоздился куль каких-то одежек.