Карцев был назначен в полевой караул. Вместе с Рогожиным, Чухрукидзе и Самохиным его отвели шагов за шестьсот от стоянки. Руткевич показал, откуда можно ждать противника, и, нахмурясь, сказал:
— Вы не думайте, что если мы на русской земле, то нет опасности. Возможно, что германские разъезды пробрались уже к нам и бродят где-то тут недалеко. Смотреть в оба. Винтовки зарядить. В случае чего — немедленно послать ко мне связного.
Туман стлался по низине. Босоногая девчонка промчалась мимо, гоня гусей в деревню. Гуси бежали, вытянув шеи, распустив крылья, гоготали. Мычание коров, лай собак, громкие женские голоса, доносившиеся из деревни, стреноженная лошадь, щипавшая невдалеке траву, — все это было мирное, успокаивающее.
Карцев осторожно исследовал местность. Наткнулся на изгородь вокруг нарядного дома, крытого черепицей. Подумал, что из-за дома могут легко подобраться к караулу. Хорошо бы поставить Рогожина здесь — пускай наблюдает за полем и леском. Он так и сделал: Рогожина поставил за домом, Самохину и Чухрукидзе приказал быть на месте, а сам все ходил, настороженно прислушиваясь, в ожидании чего-то, что непременно должно случиться. Самохин начал тихо посапывать и захрапел. Карцев подошел к Чухрукидзе:
— Что, страшно?
— Нет, ой нет!.. Война лучше, чем казарма.
Из-за дома донесся резкий, злой крик. Крик перешел в визг, и вдруг прогремел выстрел. Карцев схватил винтовку, грубо толкнул спавшего Самохина и, вытянув голову, прислушался. Ему показалось, что он слышит стоны, возбужденные голоса. Выстрелов больше не было. «Неужели германцы?»
Послышались торопливые шаги. Подбежал Рогожин.
— Неспокойно там, — доложил он, показывая рукой в ту сторону, откуда раздался выстрел. — Ушел я, знаешь, от греха. Все-таки вместе лучше. Побьют еще по отдельности.
Самохин крестился. Чухрукидзе спокойно улыбался. Ночь молчала — черная, загадочная, опасная. Поколебавшись, Карцев решил, что останется здесь. Он приказал всем быть в боевой готовности. Несколько минут было тихо. Тяжелая рука легла на плечо Карцева, и кто-то (он не сразу узнал голос Самохина) глухо прошептал:
— Идут, ей-богу, идут…
— Погоди… — Карцев приложил ухо к земле.
Шаги зловеще стучали все ближе и ближе. Шли сюда. Щелкнул затвор. Самохин, трясясь, подымал винтовку.
— Это ты оставь, — сказал Карцев, с радостью чувствуя, как к нему возвращается спокойствие. — Без моего приказа не стрелять.
И когда шаги, неспокойные и как бы прячущиеся, затихли довольно близко от них, он спросил четко и медленно:
— Кто идет?
— Свои, свои, — ответил знакомый голос. — Не стреляйте, голубчики, свои.