«У немцев картина ясна: оппортунисты победили, они ликуют, они «в своей тарелке». «Центр» с Каутским во главе скатился к оппортунизму и защищает его особенно лицемерными, пошлыми и самодовольными софизмами… Буржуазия одурачивает массы, прикрывая империалистический грабеж старой идеологией «национальной войны». Пролетариат разоблачает этот обман, провозглашая лозунг превращения империалистической войны в гражданскую войну».
Мазурин взволнованно поднялся.
— Товарищ Чантурия! Ты понимаешь, что эти слова для нас означают? Ведь я фронтовик, я их воспринимаю иначе, чем те, которые здесь живут. Мы войну в другое русло должны направить, в другое… Если еще хоть полгода повоюем, половина солдат наверняка поймет, какую им войну надо вести. Кто написал эту статью?
— Кто? — помедлил Чантурия. — Ленин! Из Женевы прислали.
«II Интернационал умер, побежденный оппортунизмом… — читал Мазурин. — III Интернационалу предстоит задача организации сил пролетариата для революционного натиска на капиталистические правительства, для гражданской войны, против буржуазии всех стран, за политическую власть, за победу социализма!»
— Я без этой статьи на фронт не вернусь, — заявил Мазурин, близко подойдя к Чантурия. — Не вернусь! — настойчиво повторил он. — Что хочешь делай со мной!
Он гладил листок, не желая выпускать его из рук.
— Сейчас оставь, — сказал Чантурия. — А возьмешь, когда на фронт поедешь.
Прощаясь, он предложил:
— Если хочешь в Петроград поехать — устроим. Может быть, там работа найдется…
2
Мазурин вышел на улицу. Вечерело. Синие тучи ползли над городом. Загорались первые огни. У Арбатских ворот его чуть не сшибли санки, крытые меховой полостью. Санки остановились возле ресторана. Густой пар подымался от рысака, красная кучерская шея выпирала из воротника. Двое мужчин стали вылезать на тротуар. Один, высокий, с рыжей бородой, помогал выйти другому — черненькому, в золотых очках и дорогой шубе. Черненький выкатился из санок и почти упал на Мазурина, проходившего в этот момент по тротуару.
— С-солдат! — пьяно выкрикнул он, подымая кверху палец левой руки (правой он крепко держался за своего спутника). — П-приветствую с-союз фронта и т-тыла. Д-дай я тебя поцелую!..
Мазурин поспешно отступил. Вид у пьяного был в высшей степени благодушный. Бобровая шапка сдвинулась на лоб, носик торчал красным веселым пузырем, и от всего человечка несло хмельным теплом.
— Н-ну? Н-не хочешь?
Мазурин оттолкнул его и пошел дальше. Широкие окна ресторана были залиты светом. Всплески музыки доносились из-за них. Он перешел улицу и несколько минут смотрел, погруженный в невеселые мысли. С удивлением подумал, что для многих жизнь становится острее и ярче, они не желают замечать ничего, что могло бы помешать их веселью, и по-новому ощутил себя — слабого, раненого, в помятой солдатской шинели, стоящего тут, на московской улице.