Карцев быстро переоделся, и они с Мазуриным пошли в казарму.
3
Наружная дверь казармы чуть приоткрылась. Старый крестьянин в лаптях, с мешком за плечами, боком протиснулся в нее, проворно скинул шапку и низко поклонился дневальному.
— Куда лезешь? — сердито закричал тот. — Сюда нельзя!
— Сынок… господин рядовой! — торопливо заговорил крестьянин, прижимая к груди шапку. — Мы по, родному делу. Сын у меня тут. Василий Рогожин. Мы сами служили при его величестве Ляксандре. Пусти, господин рядовой. Беда у нас в деревне… С бедой приехали мы…
— Нельзя в казарму, сказано тебе! — шумел дневальный. — К нам вольные не ходят.
И в это время в сенцы вышел Рогожин.
— Вася? Сыночек! — бросился к нему старик, обнял и расцеловал его. — Поклон тебе низкий от родной матери, от брата Алексея, от сестры Матрены… С бедой я к тебе, сынок… — Он всхлипнул, шапкой вытирая слезы.
Они отошли к окну.
— Усадить вас, батя, негде, — смущенно сказал Рогожин. — Уж извините… Какая же беда стряслась?
Старик не успел ответить. На пороге сенцев выросла фигура старшего унтер-офицера Колесникова.
— Это еще что такое? — крикнул он.
Рогожин опустил руки по швам:
— Отец это мой, господин взводный! Дозвольте с ним поговорить? С горем приехал…
— Иди, иди вон, лапотник! — точно не слыша Рогожина, приказал Колесников.
Крестьянин, покорно кланяясь, пошел к двери.
Кровь прилила к лицу Рогожина, но он овладел собою и робко попросил разрешения выйти из казармы, чтобы там побеседовать с отцом.
— По команде надо, — грубо ответил Колесников. — Службы не знаешь. Доложишь отделенному командиру. Пускай разрешит обратиться ко мне.
И он величественно проследовал в казарму.
После долгих и унизительных просьб Рогожин добился разрешения обратиться к ротному командиру. Васильев удивленно посмотрел на солдата: нижние чины не часто обращались к нему.
— Ваше высокоблагородие, — начал Рогожин, вытянувшись и подобрав живот, — помогите, Христа ради. Отец приехал. Пропадает семья… Погорели мы, ваше высокоблагородие, а лесу нет, денег нет, строиться нечем. Может, написали бы, чтобы подмогли отцу, отсрочку бы на подать дали… А то чем же платить?
Он рукой смахнул слезу.
— Отец говорит, — почти неслышно продолжал Рогожин, — иди, мол, к командиру, ты, дескать, царю служишь, вот и проси помощи, больше не у кого…
И, подняв на Васильева красные от слез глаза, закончил:
— Допустите отца, покорнейше вас прошу, ваше высокоблагородие. Просить хочет вас о помощи.
Капитан смущенно дергал себя за усики.
— Вот что, голубчик, — сказал он, вздыхая. — Я, конечно, всей душой сочувствую твоему горю и рад бы, конечно, помочь, но… что я могу сделать? Средств у нас никаких на оказание помощи нет, написать, голубчик, я никому не могу, — скажут еще, что вмешиваюсь не в свое дело. Ну, посуди сам, братец, чем я могу тебе помочь? Он торопливо достал из кармана трехрублевку, подумав, добавил еще рубль и сунул деньги Рогожину, не глядя на него.