Катерина впала в состояние полного безразличия. Это было вызвано не только лекарством, но и перенесенным стрессом, и только что испытанным приступом гнева.
Она молча взяла из рук Варвары Францевны большую спортивную сумку, молча расписалась за нее в толстом журнале, молча спустилась на лифте, молча вышла за ворота больницы и махнула рукой, чтобы остановить проезжающую машину.
Здесь, правда, ей пришлось произнести свой адрес.
И, только оказавшись в своей квартире, Катя пришла в себя и смогла здраво взглянуть на события.
И кстати, взглянуть на спортивную сумку, которую ей передала Варвара Францевна.
Сумка была незнакомая. Большая кожаная сумка на молнии. У Валика такой никогда не было.
Впрочем, это ничего не значило. Медсестра могла в суете сложить вещи профессора в чью-нибудь чужую сумку.
Катерина расстегнула молнию, чтобы прикоснуться к вещам своего любимого мужа. Это всегда действовало на нее благотворно и умиротворяюще.
Когда профессор отправлялся в очередную экспедицию и Кате становилось одиноко, она ложилась щекой на подушку, впитавшую запах мужа, вдыхала этот запах – и у нее сразу становилось спокойнее на душе. Так и сейчас она хотела прижаться щекой к чему-нибудь, что несет на себе отпечаток Валика…
Но все вещи в сумке тоже оказались незнакомыми.
Первой в руки Кати попалась шелковая пижама лилового цвета. Пижама была блестящая и гладкая на ощупь, с непонятной монограммой, вышитой на нагрудном кармашке. В целлофановом прозрачном пакете лежали мягкие тапочки без задников, темно-синие, в узкую полоску. Затем Катя вытащила из сумки два махровых полотенца – совершенно новых, прямо из магазина. Тапочки, кстати, тоже были новыми. Потом на свет появились маленький транзисторный приемничек, запасные батарейки к нему, разные мелочи, щетки-расчески и кожаный очешник. Больше в сумке не было ничего.
Катя аккуратно разложила вещи на кровати и задумалась. Хоть и собирала она мужа в больницу в нервах и спешке, все же запомнила, что никакой пижамы она ему с собой не давала. Тем более такой дорогой, шелковой. Откровенно говоря, у профессора такой пижамы отродясь не водилось. У него вообще не было пижамы, он их терпеть не мог, спал в старых сатиновых трусах, а дома ходил не в тренировочном костюме, а в поношенных брезентовых брюках, выцветших под жарким солнцем Африки до почти белого цвета. Кроме того, пижама была большого размера (Хоботов был человек крупный, солидный) и совершенно не ношенная. Катерина не знала, что Слон смолоду не привык к шелковым пижамам и с удовольствием надел больничную, бумазейную и вылинявшую. И полотенец Катя тоже с собой мужу не дала, за что получила впоследствии заслуженный нагоняй от Ирины.