Вроде все — конь стоит голый в одном недоуздке.
Может, что еще от имущества барона у его валетов* осталось, но они, надо думать, не разбежались это отдавать мне.
— Коня заводить? — спросил виконт, который молчаливо простоял на палубе всю церемонию отдачи имущества проигравшего в поединке.
— Виконт, вы согласны со мной, что самая прекрасная девушка на свете — это демуазель Иоланта де Меридор из замка Боже в Анжу? — завел я старую пластинку.
— Как будет угодно Вашему Высочеству, — дипломатично ответил шотландец, — Я ее не видел, но я верю на слово столь умелому бойцу и благородному кавальеру. У меня самого пока нет Дамы, честь которой я должен был бы оспаривать.
И поклонился мне, приложив руку к сердцу в знак своей искренности.
— Тогда не будет ли вам в беспокойство отвести этого коня ей в шато Боже. Тут недалеко и вам по дороге. Только обязательно сказать Иоланте, что сегодняшний подвиг я совершил во имя своей Дамы и под ее цветами, — я показал на розетку, которая была пришита Иолантой к моему левому плечу. — Вам это не трудно, а ей будет приятно. Кстати старый барон де Меридор очень гостеприимен и без чаши отличного вина вас не отпустит. И к тому же в замке есть капеллан, который может свершить заупокойную службу по вашему барону.
— Буду счастлив, сослужить вам эту службу, Ваше Высочество, — сдержанно поклонился виконт.
— Вот и прекрасно. Мы расстаемся добрыми друзьями и это хорошо. И помните, виконт, что в Наварре, Бигорре, Фуа и Беарне также нуждаются в смелых благородных всадниках, как и в Туре, только мой двор веселей будет, чем у Паука. Не обещайте ничего. Просто запомните это. Мало ли какие в жизни бывают повороты. А теперь прощайте, нам пора отплывать.
— Виконт, если вашим людям будет не трудно, пусть отвяжут наши канаты с надолбов, — попросил в свою очередь дон Саншо.
— Почтут за честь, Ваша Светлость, — поклонился виконт инфанту и опрометью слетел по сходням, пока эти дурные принцы не нагрузили его еще какой работой.
Через три минуты на пляже никого не было, а матросы, занеся на барку сходни, вытягивали на борт освобожденные шотландскими дворянами канаты.
Нас больше ничто не держало во Франции.
Только отчалили, как рядом нарисовался дон Саншо Лоссо де ла Вега с дурным вопросом: зачем я отдал такого замечательного турнирного коня, стоимость которого не меньше полутора сотен двойных турских ливров*, если не больше?
— Понимаешь, брат, — сообщил я одноглазому инфанту свои резоны, — очень уж хотелось быстрее от берега отвалить, пока скотты напрягают мозговую мышцу, где мы их надули. К тому же места в трюмах у нас все заняты. Вводить этого монстра на борт, это значит кого-то, все равно кого из наших коней пришлось бы выводить на берег и бросать его там, что подозрительно, потому как наши андалузцы и дешевле стоят, но таким воякам, как эти скотты они все равно не по карману. Это раз. Время потеряли бы — это два. Рокировка коней выглядела бы странной, а любая странность вызывает подозрение — это три. К тому же в шато Боже они убедятся, что Иоланта действительно моя Дама сердца. Так что я из безвыходного положения сделал широкий и красивый жест, который мне ничего не стоил.