День великого прощания приходился как раз на 25 марта 1885, в карете, за Порта Пиа. Число осталось неизгладимым в памяти Андреа. Теперь, в ожидании, он с непогрешимой четкостью мог вспомнить все события этого дня. Видение номентанских полей всплывало теперь в идеальном свете, как одна из тех приснившихся местностей, где предметы кажутся видимыми издали, благодаря какому-то исходящему от них сиянию.
Закрытая карета ехала рысью, с однообразным грохотом: мимо ее окон проплывали стены старинных патрицианских вилл, беловатых, как бы покачивавшихся в беспрерывном и плавном движении. Временами мелькала широкая железная решетка, за которой виднелась дорожка с высокими пальмами по сторонам, или заросший двор с латинскими статуями, или длинный портик, где, то здесь, то там, бледно улыбались солнечные лучи.
Закутавшись в просторный меховой плащ, с закрытым вуалью лицом, в замшевых перчатках, Елена молчала. Он же с наслаждением вдыхал тонкий запах гелиотропа от ее дорогой шубки, и под своей рукой чувствовал форму ее руки. Им казалось, что они одни на свете, вдали от остальных людей, но вдруг, то появлялась черная карета прелата, то конюх верхом, то вереница семинаристов в фиолетовых рясах, то стадо овец. В полуверсте от моста она сказала:
— Давай выйдем.
Холодный и ясный свет в открытом поле казался ключевой водой. Деревья качались на ветру, и, благодаря зрительному обману, колебание их как бы передавалось всем окружающим предметам.
Прижимаясь к нему и пошатываясь, она сказала:
— Сегодня вечером уезжаю. Это — в последний раз…
Потом замолчала; потом заговорила снова, отрывисто, с оттенком глубокой грусти, о необходимости отъезда, о необходимости разрыва. Бушевавший ветер срывал слова с ее уст. Она продолжала. Он прервал ее, взяв за руку и отыскивая пальцами ее тело между пуговицами перчатки.
— Больше нельзя! Нельзя больше!
И они шли дальше, борясь с порывами толкавшего их ветра. И среди этой величавой и сумрачной пустыни, подле этой женщины, он внезапно почувствовал, что в его душу проникла как бы гордость какой-то новой жизни, избыток сил.
— Не уезжай! Не уезжай! Я еще хочу тебя, всегда…
Он обнажил ее кисть, просунул пальцы в рукав, касаясь ее кожи, беспокойным движением, в котором было желание более полного обладания.
Она окинула его одним из тех взглядов, которые опьяняли его, как кубок вина. Перед ними уже был мост, красноватый в солнечных лучах. На всем протяжении своих излучин, река казалась неподвижной и как бы из металла. Вдоль реки рос камыш, вода слегка колебала ряд воткнутых в глину шестов, вероятно, оставленных рыбаками.