И он потом целует ее уста, ее милые уста, не знающие лживых слов. Да будет так. Из развязанного узла выливаются волосы, как огромный темный поток, где, казалось бы, собрана вся ночная тьма, укрывшаяся от снега и луны. Своими волосами затмит тебя и под волосами прегрешит. Аминь».
А другая не являлась! И в безмолвии и поэзии, снова падали людские часы, раздаваясь с римских колоколен и башен. Редкие кареты бесшумно спускались к площади по улице Четырех Фонтанов, или с трудом поднимались к церкви Св. Марии Маджиоре, и желтели, как топазы на свету, фонари. Казалось, что с приближением ночи к своей полноте, ясность возрастала и становилась прозрачнее. Узоры решеток искрились, точно по ним выткались серебряные кружева. На окнах дворца, в виде алмазных щитов, сверкали большие круги ослепительного света.
Андреа подумал: «А если она не придет?»
Эта странная лирическая волна, пронесшаяся над его душою во имя Марии, скрыла тревогу ожидания, утишила нетерпение, отвлекла желание. На один миг ему показалось, что она не придет. Потом снова, и еще сильнее, его охватила мука неизвестности и смутил образ страсти, которой он может быть наслаждался бы там внутри, в этом своего рода маленьком теплом алькове, где розы дышали таким нежным запахом. И, как в Сильвестров день, его страдание обострилось тщеславием, так как он прежде всего сожалел о том, что такое изысканное приспособление любви может пропасть без всякой пользы.
Внутри кареты холод смягчался постоянным теплом металлических цилиндров с кипятком. Связка белых, снежных, лунных роз лежала на столике перед сидением. Шкура белого медведя закрывала колени.
Стилизация в духе симфонии en blanc majeur была очевидна и угадывалась по многим другим мелочам. Как король Франциск I на оконном стекле, граф Сперелли собственноручно начертал на стекле дверцы изящное изречение, сверкавшее на налете от дыхания, как на опаловой ленте:
Pro amore curriculum.
Pro amore cubiculum.
Часы пробили и в третий раз. До полуночи оставалось 15 минут. Ожидание тянулось слишком долго: Андреа уставал и раздражался. В комнатах, занятых Еленой, в окнах левого крыла, не было видно света. — Значит, придет? Но как? Украдкой? Или под каким-нибудь предлогом? Лорд Хисфилд, разумеется, — в Риме. Чем она объяснит свое ночное отсутствие? — И снова в душе старинного любовника возникло острое любопытство, возбуждаемое отношениями между Еленой и мужем, их супружескими узами, их жизнью в одном доме. И снова ревность уколола его, и вспыхнуло желание. Он вспомнил веселые слова, сказанные как-то вечером Джулио Музелларо по адресу мужа, и решил завладеть Еленой во что бы то ни стало, для утехи и на зло. — Ах, если б только она пришла!