— Я не один, — сказал муж, не открывая двери. — Через несколько минут я приведу в гостиную графа Сперелли, он здесь.
Он поставил в шкаф трактат Даниила Маклизиуса, запер папку с рисунками Фрэнсиса Реджгрэва и унес ее в соседнюю комнату.
Андреа отдал бы что угодно, лишь бы избавиться от ожидавшей его пытки, и в то же время эта пытка влекла его. И его взгляд, еще раз, устремился вверх на красную стену, на темную картину, где сверкало бескровное лицо Елены с пристальными глазами, с ее ртом Сивиллы. От этой повелительной неподвижности исходило острое и постоянное очарование. Эта единственная бледность трагически господствовала над всей красной тенью комнаты. И, лишний раз, он почувствовал, что его печальная страсть неизлечима.
Его охватило отчаянное беспокойство. — Стало быть, он никогда больше не будет обладать этим телом? Стало быть, она решила не сдаваться? И ему вечно придется носить в себе огонь неудовлетворенного желания? — Вызванное в нем книгами лорда Хисфилда возбуждение ожесточало боль, разжигало жар. В его душе проносился смутный вихрь эротических образов: нагота Елены вплеталась в группы позорных виньеток Коини, принимала уже знакомые по минувшей любви сладострастные позы, выгибалась в новых позах, отдавалась животному разврату мужа. Ужасно! Ужасно!
— Хотите пройдем туда? — спросил маркиз, появляясь на пороге, придя в себя и спокойный. — Стало быть, вы сделаете рисунки для застежек к моему Гервецию?
Андреа ответил:
— Попытаюсь.
Он не мог подавить внутренней дрожи. В гостиной, Елена смотрела на него с любопытством, с раздражающей улыбкой.
— Что вы там делали? — спросила она его, продолжая улыбаться по-прежнему.
— Ваш супруг показывал мне драгоценности.
— Ах!
У нее был язвительный рот, насмешливый вид, явное издевательство в голосе. Уселась на широкий диван, покрытый бухарским ковром, с бледными подушками и с пальмами из тусклого золота на подушках. Сидела в расслабленной позе, смотря на Андреа из-под соблазнительных ресниц, этими глазами, которые, казалось, были залиты каким-то чистейшим и нежнейшим маслом. И стала говорить о светских вещах, но таким голосом, который проникал в сокровеннейшие тайники души, как невидимый огонь.
Два или три раза Андреа поймал устремленный на жену блестящий взгляд лорда Хисфилда: взгляд, где, казалось, был избыток всей только что смешавшейся грязи и низости. Почти при каждой фразе, Елена смеялась язвительным смехом, с какой-то странной легкостью, не смущенной желанием этих двух мужчин, только что воспламенившихся от вида развратных книг. И, при свете молнии, преступная мысль еще раз пронеслась в душе Андреа. Он дрожал всем телом.