Нет, нет… Это ребячество, ребячество… Разве это мыслимо понять.
Факты, — вот они. Несколько дней спустя Ванцер поселился в моем доме в качестве квартиранта… Я же, следовательно, продолжал быть его рабом и дрожал по-прежнему. Изложить вам теперь течение событий? Дать вам также объяснение их? Они вам, пожалуй, покажутся странными. И еще рассказать вам все страдания Чиро? Его немой, зловещий гнев? Его горькие речи, которым я предпочел бы Бог весть какой яд? А его крики и внезапные рыдания ночью, от которых у меня волосы становились дыбом, а мертвая неподвижность его тела в постели — какой ужас! А слезы его, слезы его, эти слезы, которые начинали катиться вдруг одна за другой из глаз, остававшихся широко раскрытыми и чистыми, без воспаленности, без влажности… Ах, синьор, нужно было видеть плачущим этого мальчика, чтобы знать, как плачет душа!
Мы заслужили себе Царство Небесное. Иисусе, Иисусе, разве мы не заслужили Твоего царства!
Спасибо, синьор, спасибо. Я могу продолжать. Разрешите мне продолжать сейчас же, иначе я не дойду до конца.
Мы приближаемся, слышите?
Мы приближаемся к концу. Какое число сегодня? Двадцать шестое июля. Ну, вот, а это было девятого июля, в этом же месяце. То кажется, будто целый век прошел, то — будто, это было вчера.
Я сидел в подсобном помещении аптекарского магазина, нагнувшись над счетами, изнуренный от усталости и жары, пожираемый мухами, в одуряющем запахе лекарств. Было часа три пополудни. Я часто отрывался от работы, чтобы подумать о Чиро, который в последние дни чувствовал себя хуже обыкновенного. Я созерцал в своем сердце его лицо, истерзанное муками, тонкое и бледное, как воск.
Заметьте, синьор, одну вещь. Через отверстие, прорезанное в задней стене спускался солнечный луч. Заметьте, синьор, и другие подробности. Магазинный мальчик, плотный паренек, спал, неподвижно растянувшись во всю длину на мешках, и над ним, словно над падалью, носились тучей мухи. Хозяин, аптекарь, вошел в комнату и направился к раковине, находившейся в углу. У него шла носом кровь, и так как он шел нагнувшись, чтобы не запачкать рубашки, то кровь капала на пол.
Прошло несколько минут такой глубокой тишины, что, казалось, жизнь приостановилась. Не показывалось ни одного покупателя, не проезжало ни одного экипажа, мальчик перестал храпеть.
Вдруг я услышал голос Чиро:
— Папа здесь?
Его появление передо мной в этом низком помещении, среди мешков, посреди бочек, кусков мыла, его, такого нежного, почти прозрачного, похожего на духа, — его появление передо мной представлялось мне галлюцинацией. Лоб у него был мокрый от пота, губы дрожали, но мне показалось, что он охвачен какой-то дикой энергией.