Когда солнце умирало среди фиолетовых тучек, когда побагровела вершина горы и вдали начали лаять собаки, Рокко вернулся к своей жене, изнеможденный, едва держась на ногах, с еще обожженным телом и ослепленными глазами. Перед ним мелькали в воздухе большие желтые, волнующиеся пятна, и больше ничего он не видел.
Когда он пришел, Нора сунула ему под нос полную тарелку супу, который он проглотил, не поднимая головы, с жадностью голодной собаки. Никакого внимания не обращал он на эту женщину, полную молодой страсти, на эту женщину с плодоносным чревом и вздувшимися от молока грудями, он не чувствовал здорового запаха этого тела. В глазах его все еще мелькали желтые пятна… Бросился в угол, на солому, как выбившееся из сил животное, и уснул. Он был красен, как старая медь, лицо его было повязано платком, как будто на нем зияли раны, длинные, грязные космы волос свисали на низкий лоб и черепашью шею. Противный! Брр…
В этот вечер он возвращался по тропинке, поросшей кустами дикого кизиля, он шел с открытым ртом, чтобы глотать по крайней мере хоть морской воздух. На ясном, зеленоватом небе всходила молодая луна: была июльская суббота.
Возле дома он встретил отца, который стоял с трубкой во рту и поджидал его, чтобы отнять у него заработок.
— Добрый вечер, отец.
— Добрый вечер. Давай-ка сюда!
Рокко вытряс из кармана горсть медяков, после чего оба молча дошли до двора: отец шел впереди, покуривая трубку, а сын — сзади, как прибитая собака.
Нора, увидев, что они идут вместе, страшно смутилась, почувствовала что-то вроде страха и побледнела. Рокко направился к столу неуверенным шагом слепого, широко раскрывая свои серые глаза, как бы намереваясь поглотить слабый сумеречный свет. Он одурел от усталости и зноя. Он работал с восхода до заката солнца для того, чтобы отец обогащался, посвящая свой досуг покуриванию трубки и попойкам. Он работал в поле на других хозяев без сетований, без желаний, без ропота, как бык под ярмом. Его имущество состояло лишь из садового ножа, лопаты и двух незнающих устали рук.
Впрочем, у него была еще дочь, трехлетний ребенок, толстый, почти задыхающийся от чрезмерной полноты, с редкими белокурыми волосами и парой маленьких глазок, которые выделялись на белом фоне лица, как темно-голубые лепестки, попавшие в молоко, эти глазки всегда с удивлением останавливались на фигуре отца.
Он проглотил суп и повалился на солому, его немного тошнило от небольшой порции проглоченной пищи, легкая дрожь пробегала по его телу, и жажда сжигала горло. Но он неподвижно лежал с широко открытыми глазами, видя лишь быстро мелькающие огоньки и вертящиеся в темноте огненные круги. В этом мраке он не заметил тени отца, который без верхней одежды прошел босиком через комнату. Порывисто дыша и дрожа от возбуждения, старик начал шарить своими цепкими пальцами, желая нащупать тело Норы, не слышал он криков девочки, которая во сне почувствовала трепетное прикосновение этих рук…